— Где? — чуть не шепотом спросил он.
— В Федеральной Службе Безопасности! Там вам нужно будет исследовать картины на предмет наличия в них призывов к свержению существующего режима, агитации и пропаганды терроризма и экстремизма, а так же на обязательное наличие в картине идей патриотизма и любви к Отечеству.
— Ну, так это…
— Не спорьте, — сказал я. — Таков закон! Закон суров, но он — закон! Мы же вам разрешили устроить выставку на предприятии! Пошли, можно сказать, вам навстречу! Но знайте, не будет справок — сами виноваты останетесь!
— Я столько справок вовек не соберу! — возмутился Босач.
— Другие же собирают! — возмутился я. — Спросите тех, кто уже здесь выставлялся!
— А кто выставлялся?
— Я не помню! Спросите в союзе художников России!
— Так я это… там не состою… они говорят, что у меня нет таланта…
— Так вы еще и не состоите в союзе художников? Это упущение! Обязательно нужно вступить! Это они зря про талант!
Босач просветлел лицом. Это были первые мои слова, которые сегодня пришлись ему по вкусу.
— И еще, — сказал я. — Вам нужно обратиться к независимым оценщикам, чтобы они каждую вашу картину оценили на предмет культурной и исторической ценности! В рублях! А то, знаете ли, пропадет на заводе какая картина, а мы и знать не будем, какую компенсацию вам выплачивать.
— А это у кого оценивать? — совсем тихо спросил художник.
— Не знаю, — я развел руками. — Тут вы вполне самостоятельны в выборе. Нам главное — справка с указанием ценности. Культурной и исторической. В рублях.
— Ясно.
— Ну, вот вроде и всё, — сказал я. — Можете уже идти и собирать справки. У вас еще две недели до праздника осталось…
Лауреат художественной премии вышел.
— Ты жестокий человек, — сказала Наталия, вытирая слёзы. — Давно я так не смеялась.
— Ничего, — заверил я её. — Думаю, это еще не конец истории…
Он там действительно вначале носился за справками. Но в санэпиднадзоре сделали круглые глаза, фэйсы его вообще выставили за дверь, в Росохранкультуру он так и не добрался. В итоге он в шесть утра девятого мая уже стоял с картинами под воротами завода. В девять там он встретил директора, и тот, не в курсе проведенных мною мероприятий, поморщившись, разрешил ему пройти на территорию, но недалеко — сразу за воротами. Ему этого хватило, но как только он стал выставлять картины, как я тут же узрел у него изображение голой женщины, поднял вой, мол, «что тут за порнография, где дети ходють» и охрана удалила его за ворота.
— Еще и без справок, — орал я.
Ему ничего не оставалось больше, как расставить свои картины перед заводом, и люди к нему подходили еще больше, чем, если бы он стоял в заводе. И к вечеру скупили у него все картины.
Все до единой.
Признаться, они действительно были написаны от души.