«Wir er rauspert und wie er spuckt — Das hat er ihm wirklich nachgeguckt» [126].
Сезанну очень посчастливилось. Почти все natures mortes написаны в его манере. Некоторые бог знает до чего пересезаннили. Например, голландец Шельдгот тщательно окружает каждое свое яблоко, написанное точь–в–точь как у Сезанна. Эти аккуратные ободочки выводят из себя.
Много подражателей у Ренуара. Великий мастер детской радости и солнечного света питал пристрастие к синим теням. Голубое и синее как–то всюду вплетаются у него, словно земля составлена из плоти и эфира. И вот какой–нибудь Кере вклеивает столько синьки в свою картину, что вам невольно приходит в голову провинциальная прачка, регулярно пересинивающая белье.
Есть и хорошие подражания. Виолковский хорошо подражает Бердслею. Есть подражатели Эспаньи, Моро, даже такого академического художника, как Фантен–Латур.
Любопытен г. Жерар. Он выставил картину «Олимпия». Это очень плохая копия с триумфальной в своей экзотической и неуловимо романтической простоте картины Мане, красующейся теперь в одной из славнейших зал Лувра. Но, делая свою дурную копию, г. Жерар хитро улыбался. У Мане «Олимпия» белая — У Жерара негритянка; а служанка, чернокожая у Мане — белая у Жерара. У Мане в ногах Олимпии сидит черная кошка, а у Жерара — белая. Как видите, подражание отнюдь не рабское… Но хоть бы копия–то была приличной!
Наконец, есть довольно много вещей, следующих более или менее установившемуся школьному трафарету. На этой крикливой выставке они кажутся такими скромными, что их решительно никто не замечает. Впрочем, я видел двух французов, с восклицаниями счастья бросившихся на чьи–то четыре заурядные акварели. Так себе акварели; приятная любительская работа. «Вот это живопись, — кричали взволнованные французы. — Здесь есть воздух, все можно узнать, этот человек учился, этот человек не смеется над нами!» Можно было подумать, что они нашли оазис в пустыне.
Среди работ солидных, технически не оригинальных и не оригинальничающих, есть очень хорошие, так что удивляешься: почему они здесь? Например, портрет дамы в бархатном платье Бересфорда сделал бы честь любому Каролюсу Дюрану[127] или–какому–либо из присных его.
Неприятная обязанность — отдавать отчет о скверном или безразличном. В следующей статье мы поделимся впечатлениями от положительного в Салоне. Его тоже немало. Право, если бы уменьшить Салон в десять раз, он мог бы оказаться, вероятно, даже значительным.
САЛОНЫ
Впервые — «Киевская мысль», 1911, 13 июня, № 161.
Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 1, с. 133—140.
В прошлом фельетоне (№ 153 «Киевской мысли») я дал общую картину Салона Независимых и поделился впечатлениями от того патологического фона, довольно густо перемешанного с произведениями художественно безразличными, на котором выделяются сравнительно немногие действительно интересные •полотна.
Среди них на первом месте придется поставить несколько фантастических женских портретов Ван Донгена. Ван Донген возбуждает во мне большую к себе симпатию. Прежде всего, он — прямая противоположность тем кропателям, которые с прилежанием, достойным рукоделыцины, разлагают каждый солнечный луч, дробят всякую краску, всюду разыскивают элементарное, детали, с величайшим трудом достигая в большинстве случаев весьма относительного синтеза «в глазу у зрителя». Ван Донгену до всего этого нет никакого дела. Рисунок у него упрощенный. Немногими смелыми штрихами создает он свои фигуры и лица: гибкие фигуры, большеглазые, экзотические лица, — и потом как будто примитивно раскрашивает их основными тонами, почти не варьируя. Некоторые свои работы он так и называет «Синее с желтым», «Красное с желтым». И действительно, почти ничего, кроме двух–трех огненно–ярких больших пятен, вы не откроете в колоритном отношении у Ван Донгена, любителя мажорного в красках, чем он опять–таки отличается от бесчисленных поклонников тусклых и вялых нюансов.
Но сила заключается в том, что талант Ван Донгена позволяет ему извлечь из этих простых, как будто чуть–чуть не на уровне лубка стоящих немногочисленных и простых элементов весьма пышные и торжественные эффекты. Они так пламенеют, его краски, так небывало, волшебно ярки его женщины, что вы получаете впечатление чего–то колоссального, монументального, хотя сами полотна невелики.