Заговорил-забубнил рыжий немец за столом, Полицейский перевел:
— Догадываешься, Караулов, куда попал? И слыхал, поди: здесь камни начинают говорить, если надо?
Опять забубнил рыжий за столом, и вновь перевел Истомин.
— Несколько вопросов: откуда тебе известна фамилия фон Креслер? Кто такой Дубов? Где секретарь райкома Сомов? Есть ли у подполья связь со штабом армии помимо рации? А если есть, то кто и как передает сведения? Решай, на какие вопросы ответишь сам, а какие тебе не по нутру, или ты еще поломаешься, пока заговоришь?
Поражала обстановка. Враги не злились, они просто готовились к работе.
И Николай Лаврентьевич понял, что с такой же деловитостью они будут ломать кости, прибивать руки гвоздями, жечь огнем живого. В общем — пока он не заговорит. А он не хочет говорить. Он не будет говорить! Он не имеет права говорить!
— Ну, выбрал? — спросил Сомова переводчик.
Николай Лаврентьевич неожиданно даже для самого себя со всего размаха пнул полицейского. Тот кубарем покатился по полу. Воспользовавшись возникшей сумятицей, Сомов ринулся на рыжего немца. Наскочил на стол. Хотел повалить его, но стол оказался наглухо прикрепленным к полу. Не удержав равновесия, Николай Лаврентьевич перевалился через неподатливое препятствие.
Они топтали поверженного.
— Откуда тебе известна фамилия фон Креслер?
— Кто такой Дубов?
— Где Сомов?
Но он вскоре от невыносимой боли перестал понимать, что к чему.
Фон Креслер и Дубов? Дубов и фон Креслер? Почему эти две фамилии всегда рядом? А потом — Сомов. Кто это?.. Он сам. Нет, он уже не Сомов, он — Караулов. Как он устал. Он уже не может… Но что они еще придумали?
В ведре невероятно вонючая бурда. В нее засовывают его голову, а рыжий за столом считает:
— Айн, цвай, драй…
До шестидесяти. Уже и воздуха нет в легких. И тогда невольно хватаешь ртом эту вонь. Они отворачиваются, прикрывают носы платками. А его рвет. Не просто рвет — наизнанку выворачивает. Долго, жестоко, а они ждут, когда он вновь начнет дышать, слушать.
— Фон Креслер?
— Дубов?
— Сомов?
Умереть! Больше он ничего не хочет. Это и милость, и награда.
— Фон Креслер и Дубов?
Нет, это невыносимо…
В отчаянии он вновь и вновь кидался на своих мучителей. А они устроили из его неистовой ненависти развлечение. Если он нападал, то его встречал жестокий удар, если он плевался, то его голова вновь оказывалась в ведре с вонючей жидкостью.
После таких допросов его бросали в камеру с цементным полом. Там всегда стояла вода. Он ложился на спину, холод хоть как-то утолял боль.
Сколько так прошло времени? Может быть, всего день, а может, месяц. Однажды он перестал ощущать спину. Есть живот (он невероятно болит при рвотах), есть голова (она постоянно гудит, как гигантская морская раковина). А спины нет. Не болит. Она гниет. Это он гниет. Заживо.
И вдруг его оставили в покое. Он ждет, а за ним не приходят. «Что это? Смерть?»
Однажды он услышал, как к нему в комнату вошла Оксана. Она мягкими нежными движениями смазывала его спину какой-то мазью и шептала на ухо что-то ласковое.
«Оксана здесь?..»
— Беги отсюда! Скорее! — закричал он.
— Николай Лаврентьевич! Николай Лаврентьевич, очнитесь!
Нет, это не Оксана, это какая-то совсем незнакомая девушка. Курносая. У нее круглое лицо, широкие брови.
— Кто ты такая?
— Я Ульяна Крутая, дочь лесничего Крутого. Только вы не подумайте чего плохого, я комсомолка, — шептала она.
— Откуда ты?
— Я работаю в комендатуре. Но вы не бойтесь меня, я комсомолка, понимаете? Комсомолка.
Да, он все уже понимал. Она комсомолка… И что из этого?
— Они знают, что вы никакой не Караулов, а Сомов. Они давно это знают, но что-то затевают. Вы молчите, молчите, Николай Лаврентьевич… Вчера они все в Ивановку уехали. Хотят вашего тестя привезти.
Николай Лаврентьевич начал приходить в себя.
— Григория Даниловича? Зачем он им?
— Не знаю. Обер-лейтенант Бергман об этом говорил. Я случайно подслушала.
— Бергман? Кто такой?
— Обер-лейтенант Бергман здесь самый старший.
— А капитан фон Креслер?
— Такого нет…
— Есть! Ганс Иоганн фон Креслер! Он живет в бывшем моем доме!
— Не знаю… Николай Лаврентьевич, — шептала девушка, — у нас — боевая комсомольская группа: восемь человек. Есть автомат и два пистолета… Нам бы с партизанами связаться…
«Дочь лесничего Крутого… Говорит, что комсомолка… А может, провокатор? Не удалось пытками, решили через нее…»
— У нас руководителем один младший лейтенант. Он из окруженцев. Мы по ночам разбирали развалины старой типографии и насобирали шрифта. Только букв «а» и «о» у нас нет. Мы учимся набирать и печатать. Будем листовки выпускать. А пока от руки пишем. Тут, кроме нас, еще есть кто-то. Тоже листовки выпускает. «Патриот Донбасса» подписываются, и мы решили так же…