Мы с Сугонюком устроились в изоляторе, а Татьяне с обиженным Санькой довелось погулять.
Меня интересовало, как Сугонюк, бывший узник ростовской тюрьмы, очутился в Нижнем Тагиле.
В общем-то ничего сверхъестественного. Просто наши «не успели» эвакуировать три десятка заключенных, которых уже было погрузили в машины. Несколько фашистских мотоциклистов вкатились во двор. Увидели крытые машины. Капоты подняты. В машинах люди. Появился гитлеровец, говоривший по-русски, поинтересовался, кто и за что был осужден. Прохор Демьянович сказал: «Ни за что». Их продержали в тюрьме до следующего дня. Всех отпустили, Сугонюка оставили «для беседы». Разговаривал с ним приятной внешности, вежливый блондин лет сорока. Серые глаза, острый подбородок. Поджарый. Он интересовался, как Чухлай завербовал Сугонюка, как они работали, не замечал ли чего Прохор Демьянович особенного за своим шефом. Сугонюк ответил: «Позамечаешь за таким — голову потеряешь». И привел пример: как-то Филипп Андреевич порвал и выбросил железнодорожный билет. Он, Сугонюк, любопытства ради собрал остатки и прочитал: «Москва — Ростов», а Филипп Андреевич застал его за этим занятием. Так потом Сугонюк три дня с постели не поднимался, так отделал его Чухлай. Гитлеровский контрразведчик интересовался судьбой банды, отношениями Надежды и Чухлая. Возил Сугонюка в Александровку. Особое внимание уделил скалке, которую Надежда пустила в ход против озверевшего насильника. «Ого! Вот это оружие неандертальца!» Но самое большое впечатление на блондина-контрразведчика произвели контейнеры, сохранившиеся в тайнике под бочкой с капустой. С этого момента Сугонюку поверили и тут же дали новое задание: разыскать семью полковника Дубова и извлечь из семейного альбома пять-семь фотокарточек разных лет. Сделать это нужно как можно быстрее, поэтому рекомендовалось в выборе методов не стесняться.
Моим московским адресом Сугонюка снабдили, выдали ему полный комплект документов на имя Демьяна Прохоровича Швайко, в том числе и освобождение от воинской службы по поводу контузии. В Москве от соседей он узнал, что Дубовы эвакуировались в Нижний Тагил, и решил через Таню разыскать меня.
Таню я потом пожурил:
— Зачем было вести столь грубую игру: «Муж!»
— Растерялась, — оправдывалась она. — Явился: «Я, говорит, должен убить вас и детей ваших, забрать семейный альбом». А документы у него фальшивые. Хозяйка требует: «Надо отметиться в милиции». Я боялась, ну, как заметят, что документы липовые.
— Липа — высокого класса! — не без иронии пояснил я.
Таня разволновалась:
— Тебе хорошо, ты все знаешь. А каково мне? Отсюда решила не звонить, опасалась, нет ли за Прохором Демьяновичем, а стало быть, и за мною, слежки, поехала в Свердловск. Туда да обратно. Да пока, думаю, Андрей Павлович кого-то пришлет…
— Конспиратор ты мой, — обнял я ее слегка за плечи.
До отхода нужной нам электрички на Свердловск оставалось три часа. Прохор Демьянович деликатно сказал:
— Я погляжу, что к чему, а вы тут поговорите. Идем, Саня, со мною, — пригласил он мальчишку.
Но у того еще не исчезло недоверие к этому таинственному человеку.
— Не пойду.
Сугонюк уговаривал:
— Вот твой папа поговорил со мною, теперь — с мамой, потом с тобой посекретничает. Есть у тебя к нему секреты?
— Нету! — стоял на своем мальчишка.
Мы переглянулись с Татьяной и оставили Саню при себе: мальчишка скучал по отцу.
Пока я был в Нижнем Тагиле, Борзов подобрал мне напарницу для легальной работы, на оккупированной территории. Ее звали Лаймой, фамилия Земель, латышка из Риги, двадцати семи лет. Некрасивая: огромный лоб в поперечных морщинах, маленькие зеленого цвета глаза, прикрытые белесыми ресницами. Редкие волосы. Женственными у нее были только шея и стройные ноги.
Борзов предлагал такую легенду:
В Светлово вместе с двадцатичетырехлетней дочерью появляется старый фотограф Рудольф Иванович Шварц (из немецких колонистов). Раньше он жил в небольшом городке на границе Донбасса и Ростовской области. Теперь это прифронтовая полоса, и комендатура выселила всех гражданских из опасного района, в том числе и старого фотографа с его глухой дочерью Анной.
Этот вариант имел несколько преимуществ. И основное то, что такой фотограф жил на белом свете. Я его знал еще по гражданской войне, и судьба вновь свела нас с ним в октябре сорок первого. Рудольфа Ивановича действительно выселили немецкие военные власти, но он с дочерью сумел перейти линию фронта. Подозрительного человека с немецкой фамилией на всякий случай задержала контрразведка фронтовой части.