Из путаного, сбивчивого рассказа женщины можно было понять одно: «Банда замучила самого главного чекиста».
— Да кто он? Как выглядит? — спрашивали мы у женщины.
Увы, она все знала с чужих слов.
Погиб Караулов… Самый главный чекист — это он.
Оперуполномоченный пригласил меня «на беседу».
— Я, Дубов, полистал твое личное дело и не нашел, где ты предупреждаешь, что твой сродственник руководит бандой.
Поясняю:
— Родственник-то он мне — десятая вода на киселе, я о таком и сам не знал, пока банду не проведал. Но мне думается, что он в гибели Ивана Евдокимовича не виновен. Выясним, что к чему, тогда и будем судить-рядить.
— И рядить будем, и судить будем, уж так это черное дело не обойдется. А пока на всякий случай сдай-ка ты оружие, — потребовал оперуполномоченный. А когда мой наган очутился в его руках, сказал: — Ты Караулова послал на верную гибель. Был в логове банды, а родственные чувства помешали тебе трезво оценить оперативную обстановку.
— Не родственные!
Но тут я невольно вспомнил, какое впечатление на меня произвел рассказ Черногуза о гибели моего отца. Конечно, я тогда расчувствовался, раскис, как хлебный мякиш в теплой воде. Даже без слов оперуполномоченного во мне росло чувство вины за гибель Караулова. Теперь это чувство обострилось. Моя поездка к Надежде была абсолютно непродуманной, неподготовленной операцией. Но там действовали двое наших: опытнейший чекист Савон Илларионович и храбрый паренек Леня. Их опыта и храбрости оказалось недостаточно. А отправляя в банду Караулова, мы полностью положились на Черногуза. Но если подойти к случившемуся по-чекистски, имели ли мы право на такую отчаянную доверчивость? Тогда, когда пришло известие о гибели Караулова, я уже сам во всем сомневался. И если бы в то время надо мною состоялся суд, я бы признался: «Да, виновен!»
И выходило, что оперуполномоченный прав. Шла отчаянная классовая борьба, враг выступал с оружием в руках, и в этой борьбе гибли порою лучшие-из лучших, самые сознательные, самые преданные. Мы хоронили погибших, нарекали их героями. Но это не возвращало их к жизни.
Лишь на пятые сутки посты сообщили: «Банда выходит из леса. При полном вооружении. Иван Евдокимович с ними».
Караулов гарцевал на своем знаменитом донском иноходце. Привел людей на площадь села, где размещался штаб чоновского отряда, подал команду спешиться.
— Равняйсь, — прокатился его бас. — Смирно! Коней — к коновязи! Оружие положить на землю перед собою. Пройти регистрацию — и по домам!
Но эта радость встречи с сивым Карауловым была омрачена большой трагедией: погибли Савон Илларионович и наш песенник Леня Соловей.
При Чухлае появился один из бандитов, случайно уцелевший при разгроме «войска» батьки Барвинка, хозяйничавшего года два на Житомирщине и Волыни. Увидел он Савона Илларионовича, говорит Чухлаю:
— Дюже подозрительный дедок. Смахивает на знакомого чекиста. Только тот ходил бритым.
Сняли седую бороду с Кряжа, и сразу он перестал быть ветхозаветным стариком. Бандит опознал чекиста:
— Он! Он прописался в нашем штабе, он брал батьку Барвинка.
А Чухлай по своим неудачам догадывался, что нам удалось кого-то заслать к нему в банду. Кряжа он все время держал на подозрении.
Расправа над чекистом была лютой. Ему отрубили по очереди все пальцы, потом кисти рук, затем вспороли живот.
Наблюдавшая эту страшную расправу Надежда не выдержала, выхватила наган и застрелила Савона Илларионовича, прекратила его нечеловеческие муки. А Чухлай хотел доведаться от чекиста, с кем он связан, кто ему помогал. Под впечатлением ужасной трагедии, случившейся с Кряжем, который хотел помочь ей порвать с бандой, Надежда наговорила Чухлаю лишнего: «Думаешь, этого извел, и все закончилось? Да тут вокруг тебя через одного — чекисты! Гулять тебе, Филипп Андреевич, осталось ровно день. А потом посадят в клетку, как бешеного пса, и повезут из села в село».
Чухлай совсем озверел. Подскочил к Надежде, сбил ее с ног, схватил за косы и давай таскать.
— Чекистам продалась! А мне доносят, что этот белобородый Савон днюет и ночует возле твоей хаты и ты по ночам держишь с ним совет!
— Держу! — кричала Надежда. — Он человек, а ты — скот! Ты своего ребенка живого жрешь!
Надежду затащили в кузницу, привязали руки к наковальне, и Чухлай бил молотком по пальцам своей возлюбленной, которая в то время носила под сердцем его ребенка.
Тут появился наш Леня. Увидел замученного Савона Илларионовича, услышал крик, доносившийся из кузницы, потерял самообладание. Застрелил нескольких бандитов. И его самого убили.