Старые деревянные часы с хриплым боем пробили десять, одиннадцать... Мужа все нет. Жанна задумывается. Муж не жалеет себя, в холод и бурю ловит рыбу. Она сидит с утра до вечера за работой. И что же? Еле-еле кормятся. А у ребяток все нет обуви: и летом и зимой бегают босиком; и хлеб едят не пшеничный – хорошо и то, что хватает ржаного. Только и приправы к еде, что рыба. «Ну да слава Богу, дети здоровы. Нечего жаловаться, – думает Жанна и опять прислушивается к буре. – Где-то он теперь? Сохрани его, Господи, спаси и помилуй!» – говорит она и крестится.
Спать еще рано. Жанна встает, накидывает на голову толстый платок, зажигает фонарь и выходит на улицу посмотреть, не тише ли стало море, не светает ли, и горит ли лампа на маяке, и не видать ли лодки мужа. Но на море ничего не видно. Ветер рвет с нее платок и чем-то оторванным стучит в дверь соседней избушки, и Жанна вспоминает о том, что она еще с вечера хотела зайти проведать больную соседку. «Некому и приглядеть за ней», – подумала Жанна и постучала в дверь. Прислушалась... Никто не отвечает.
«Плохое вдовье дело, – думает Жанна, стоя у порога. – Хоть и не много детей – двое, а все одной обдумать надо. А тут еще болезнь! Эх, плохое вдовье дело. Зайду, проведаю».
Жанна постучалась еще и еще. Никто не отвечал.
– Эй, соседка! – крикнула Жанна. «Уж не случилось ли что», – подумала она и толкнула дверь.
В избушке было сыро и холодно. Жанна подняла фонарь, чтобы оглядеть, где больная. И первое, что ей бросилось в глаза, это – постель прямо против двери, и на постели она, соседка, лежит на спине так тихо и неподвижно, как лежат только мертвые. Жанна поднесла фонарь еще ближе. Да, это она. Голова закинута назад; на холодном, посиневшем лице спокойствие смерти. Бледная, мертвая рука, будто потянувшаяся за чем-то, упала и свесилась с соломы. И тут же, недалеко от мертвой матери, двое маленьких детей, кудрявых и толстощеких, прикрытых старым платьем, спят, скорчившись и прижавшись друг к другу белокурыми головками. Видно, мать, умирая, еще успела закутать им ножки старым платком и накрыть их своим платьем. Дыхание их ровно и спокойно. Они спят сладко и крепко.
Жанна снимает колыбельку с детьми и, закутав их платком, несет домой. Сердце ее сильно бьется; она сама не знает, как и зачем она сделала это, но она знает, что не могла не сделать то, что сделала.
Дома она кладет непроснувшихся детей на кровать со своими детьми и торопливо задергивает полог. Она бледна и взволнованна. Точно мучит ее совесть. «Что-то скажет он?.. – сама с собой говорит она. – Шутка ли, пятеро своих ребятишек – мало еще ему было с ними заботы... Это он?.. Нет, нет еще!.. И зачем было брать!.. Прибьет он меня! Да и поделом, я и стою того. Вот он! Нет!.. Ну, тем лучше!..»
Дверь скрипнула, будто кто вошел. Жанна вздрогнула и приподнялась со стула.
«Нет. Опять никого! Господи, и зачем я это сделала?.. Как ему теперь в глаза взгляну?..» И Жанна задумывается и долго сидит молча у кровати.
Дождь перестал; рассвело, но ветер гудит, и море ревет по-прежнему.
Вдруг дверь распахнулась, в комнату ворвалась струя свежего морского воздуха, и высокий смуглый рыбак, волоча за собой мокрые разорванные сети, входит в горницу со словами:
– Вот и я, Жанна!
– Ах, это ты! – говорит Жанна и останавливается, не смея поднять на него глаз.
– Ну уж ночка! Страх!
– Да, да, погода была ужасная! Ну а как ловля?
– Дрянь, совсем дрянь! Ничего не поймал. Только сети разорвал. Плохо, плохо!.. Да, я тебе скажу, и погодка ж была! Кажется, такой ночи и не запомню. Какая там ловля! Слава Богу, что жив домой добрался... Ну, а ты что тут без меня делала?
Рыбак втащил сети в комнату и сел у печки.
– Я? – сказала Жанна, бледнея. – Да что ж я... Сидела шила... Ветер так завывал, что страшно становилось. Боялась за тебя.
– Да, да, – пробормотал муж, – погода чертовски скверная! Да что поделаешь!
Оба помолчали.
– А знаешь, – сказала Жанна, – соседка-то Симон умерла.
– Ну?
– И не знаю, когда; верно, еще вчера. Да, тяжело ей было умирать. Да и за детей-то, должно быть, как сердце болело! Ведь двое детей – крошки... Один еще не говорит, а другой чуть начинает ползать...
Жанна замолчала. Рыбак нахмурился; лицо его сделалось серьезно, озабоченно.
– Ну, дела! – проговорил он, почесывая в затылке. – Ну да что станешь делать! Придется взять, а то проснутся, каково им с покойницей? Ну да что уж, как-нибудь перебьемся! Ступай же скорей!
Но Жанна не двигалась с места.
– Что ж ты? Не хочешь? Что с тобой, Жанна?
– Вот они, – сказала Жанна и отдернула полог.
Виктор Гюго. Изложил Л.Н.Толстой
4 МАРТА (Воздержание)
Обжорство – самый обыкновенный порок. Мы мало замечаем его только потому, что почти все ему подвержены.
Есть грехи против людей и есть грехи против себя. Грехи против людей бывают оттого, что мы не уважаем дух Божий в другом человеке. Грехи против самого себя – оттого, что не уважаем дух Божий в самих себе. Один из самых обыкновенных грехов против самого себя – это объедение.
Если бы не жадность, ни одна птица не попала бы в сети. На эту же приманку ловят и людей. Брюхо – это цепь на руки и кандалы на ноги. Раб брюха – всегда раб. Хочешь быть свободен – прежде всего освобождай себя от брюха. Ешь для того, чтобы утолить голод, а не для того, чтобы получить удовольствие.
По Саади
Объедающийся человек не в состоянии бороться с ленью, а объедающемуся и праздному человеку еще труднее бороться с половой похотью. И потому по всем учениям стремление к воздержанию начинается с борьбы с похотью обжорства, начинается постом.
Всякий человек подобен укротителю диких зверей, а эти звери – его страсти. Вырвать их клыки и когти, зануздать их, приручить, сделать из них домашних животных, слуг, хотя бы и рычащих, но все-таки покорных, – в этом задача самовоспитания.
Амиель
Бог послал людям пищу, а дьявол – поваров.
Мудрец Сократ сам воздерживался от всего лишнего, такого, что едят не для утоления голода, а для вкуса, и уговаривал своих учеников делать так же. Он говорил, что и для тела, и для души большой вред от лишней еды и питья и советовал никогда не наедаться, а выходить из-за стола, пока еще есть хочется. Он напоминал своим ученикам сказку о мудром Клиссе: как волшебница Цирцея не могла заколдовать его только оттого, что он не стал объедаться, а товарищей его, как только они набросились на ее сладкие кушанья, всех обратила в свиней.
Не беда, если тело пострадает от душевной работы, но стыдно, когда самое дорогое в человеке – душа – пострадает от тела.
По Талмуду
Наблюдай за твоим ртом: через него входят болезни. Поступай так, чтобы тебе хотелось еще есть, когда ты встаешь от обеда.
Невоздержание в пище не считается грехом только потому, что оно не производит заметного вреда другим. Но есть грехи против сознания человеком своего достоинства. Невоздержание в пище – один из них.
5 МАРТА (Смирение)
Как человек не может сам поднять себя, так не может человек и восхвалить себя. Напротив, всякая попытка человека хвалить себя роняет его в глазах людей.
Не хвали и не брани себя пред людьми. Если будешь хвалить, люди не поверят, если будешь хулить, они подумают о тебе еще хуже, чем ты сказал. И потому самое лучшее – ничего не говорить о себе.