– Я могу согласиться, – отвечал Лиценций, – что он ничего не желал, хотя и не знаю, как это допустить в человеке недалеком, однако уверен, что будучи, как говорится, человеком здравого смысла, он боялся, как бы не лишиться ему всего этого в одно несчастное мгновенье. Ибо и ему должно было быть очевидно, что все такое, как бы оно ни было велико, зависит от случая.
– Ты, Лиценций, – сказал я смеясь, – видишь препятствие для этого человека к блаженной жизни в его здравом смысле. Поскольку, чем проницательнее он был, тем лучше видел, что всего этого может лишиться; этот страх сокрушал его, и он достаточно оправдывал народную поговорку, что лукавый человек искренен в отношении к своей беде.
Когда при этом все заулыбались, я добавил:
– Однако, мы должны вникнуть в это повнимательней, потому что, хотя он и боялся, но не нуждался, а вопрос именно об этом. Ибо нуждаться значит не иметь, а не бояться утратить то, что имеешь. Между тем, он был несчастен потому, что боялся, хотя нуждающимся не был. Следовательно, не всякий, кто несчастен, нуждается.
Это, вместе с другими, одобрила и та, мнение которой я защищал, но, несколько колеблясь, сказала:
– Впрочем, я не знаю и еще не вполне понимаю, каким образом возможно отделять от нужды несчастье и наоборот, нужду от несчастья. ибо и он, бывший человеком богатым и всем обильно снабженным, и ничего, как вы говорите, большего не желавший, тем не менее, боясь лишиться всего этого, нуждался в мудрости. Разве, назвав его нуждающимся, если бы он имел нужду в серебре и деньгах, мы не назовем его таким, когда он явно имел нужду в мудрости?
При этом все воскликнули от удивления, а я был несказанно доволен и рад, что именно ею высказано было наилучшее, что я готовился предложить из книг философов, как нечто великое и последнее.
– Разве вы не видите, – сказал я, – что многие и разнообразные доктрины – это одно, а дух, преданный Богу – совсем иное? ибо откуда произошло то, чему мы удивляемся, если не от Бога?
– Решительно, – радостно поддержал меня Лиценций, – ничего более истинного и божественного, чем это, не могло быть сказано! ибо нет большего и бедственнейшего недостатка, чем недостаток мудрости; и тот, кто нуждается в мудрости, можно сказать, лишен всего.
– Итак, – продолжил я, – скудость души есть не что иное, как глупость. ибо она противоположна мудрости и противоположна так, как смерть – жизни, как блаженная жизнь – жизни несчастной, т.е. без чего-либо среднего. Как всякий не блаженный человек – несчастен, а всякий не мертвый – жив, так, очевидно, и всякий не глупый – человек мудрый. Отсюда уже можно видеть и то, что Сергий орат был несчастен не потому, что боялся, как бы не лишиться известных даров фортуны, а потому, что был глуп. Отсюда следует: он был бы еще несчастнее, если бы нисколько не боялся за эти столь случайные и колеблющиеся вещи, которые он считал благами. В таком случае он был бы более беспечным не вследствие душевного мужества, а вследствие умственной летаргии, несчастливцем, погруженным в глубочайшую глупость. Но если всякий, лишенный мудрости, терпит великую скудость, а всякий, обладающий мудростью, не нуждается ни в чем, то само собою следует, что глупость есть скудость. И как всякий глупец есть человек несчастный, так и всякий несчастный – глупец. Итак неоспоримо, что как всякая скудость – несчастье, так и всякое несчастье – скудость. Когда Тригеций сказал, что он не совсем понимает заключение, я спросил его:
– В чем согласны мы в отношении этого довода?
– В том, – отвечал он, – что тот нуждается, кто не имеет мудрости.
– Что значит нуждаться?
– Не иметь мудрости.
– Что значит, – спросил я, – не иметь мудрости? Не значит ли это иметь глупость?