XXIV. (1) Но перейдем теперь к винам, для восхваления которых любая речь будет более низкой. И в самом деле, разве мы не можем здесь повторить ту самую высокую похвалу, которую я воздал выше, [говоря], что одной только вещью мы превосходим животных? Смех же я не могу так хвалить и воздавать благодарности природе за то, что она как смех, так и плач и слезы дала главным образом людям, хотя Вергилий, следуя поэтическому обычаю, наделил слезами коня Палланта, оплакивающего смерть хозяина[107], и Гомер – коней Ахилла по случаю смерти Патрокла[108]. Не отрицаю, что только людям даны плач, главным образом для облегчения страдания, смех для выражения радости; но я благодарен природе за другие вещи, более важные, тем более что, когда смеешься, очень похоже на плач. (2) Итак, я воздаю величайшие благодарности природе за то, о чем только что говорил [и] что я хочу соединить вместе, выступив с более достойной и громкой хвалебной речью. Пожалуй, двумя вещами мы, люди, превосходим прочие живые существа: тем, что мы можем высказывать [свои] мысли и пить вино, это вводя [в себя], те выводя. И не всегда, однако, приятно говорить, даже когда требует момент, пить [же] всегда приятно, лишь бы не были испорчены вина или повреждены вкусовые ощущения; нам и природой было дано так, что в детстве человек не в состоянии раньше научиться говорить, чем узнавать вина, и старик не раньше разучивается хорошо говорить, чем хорошо пить, до такой степени день ото дня растет удовольствие от этого естественного дара; поэтому у Теренция и сказано „орлиная старость[109]. (3) Поскольку я назвал эту птицу, мне пришло в голову, что кто-то может возразить: разве некоторые птицы не употребляют вина? Им я сам отвечу тем же способом: разве некоторые птицы не разговаривают? Полагаю, что так, но поскольку они это делают по принуждению и несовершенно, то не говорят, что они обладают даром речи, а также что пьют вино. Итак, питье вина, как и речь, является присущим людям естественным [свойством]. Какой достойной похвалой почту я в достаточной мере это благо? (4) О, вино, создатель веселья! О, учитель радостей, спутник счастливого времени, утеха в несчастье! Ты – всегдашний руководитель пиров, ты вождь и правитель свадеб, ты – судья мира, согласия, дружбы; ты – отец сладчайшего сна, ты – восстановитель сил в уставших телах, как говорит твой почитатель Гомер, ты – облегчение в тревогах и заботах. Ты, наконец, делаешь нас из немощных сильными, из робких дерзновенными, из немых красноречивыми. Итак, да здравствуют верные и постоянные утехи в любом возрасте, для любого пола! Но скажу правду, хотя и неохотно: застолья нас часто утомляют; часто вызывают отвращение, долгое время держат пресытившимися; часто приводят к дурному пищеварению; стариков, во всяком случае, они не слишком увеселяют. В питье же [вина] не имеет значения, сколько пьешь, когда пьешь, сколько раз пьешь, и оно, как говорится, всегда без ущерба и всегда в наслаждение как прочим возрастам, так больше всего старикам. (5) О чем спрашивать? Хотя мы видим, что прочие вещи со временем делаются обычно хуже, эти святые дары Бахуса тем не менее с каждым днем делаются все более изысканными. И если в чем-то верить Тибуллу:
Не только поэты воздают честь Бахусу, посвятив одну вершину Парнаса Аполлону, а другую Бахусу, почему у Ювенала говорится: И стремятся к владыкам Нисы и Кирры[111], – но также и философы, глава которых Платон как в первой и второй книгах „Законов“, так и в „Пире“ считает, что, если душа и тело пылают от вина, оно – некий стимул и побуждение для ума и доблести[112]. (6) Пожалуй, долго было бы перечислять, как много великих мужей прославилось вплоть до потомков добрым винопитием дома и в походе, на досуге и в труде, например, Агесилай, Александр, сам основатель законов и нравов Солон и равный ему у нас Катон Цензорий, о котором в „Одах“ Горация говорится:
112
113