5. Вариант «Евгения Онегина» для печати
1831 год был годом окончательного изменения политической ситуации. Всякие надежды на последекабрьское продолжение «Онегина» приходилось оставить. Писать 10-ю главу не было смысла. Пришлось Пушкину снова перекомпоновывать свой роман, готовя для печати урезанный вариант в восьми главах. Его нельзя было выпустить в свет, просто опустив главу «Странствие»: с ее пропуском бывшая 9-я (ныне 8-я) глава нуждалась в существенных переделках, которыми Пушкин и занимался в 1831 г. Они заключались в сокращении введения (о Лицее и музе){99}, в переносе из «Странствия» (не совсем к месту) апологии Онегина «Блажен, кто смолоду был молод» (причем неподготовленному читателю совершенно неясно, о какой это «пылких душ неосторожности» идет речь, — возможно, это пережиток декабристской темы, и в этих строфах Пушкину было нужно намекнуть на пропущенные мотивы); далее, переделки заключались в некоторых изменениях описания петербургского света (в том числе исключено упоминание о жене Николая I){100}, в добавлении «Письма Онегина», а также воспоминаний его об убитом Ленском и в различных мелких поправках.
Наиболее существенным изменением, без которого, видимо, для Пушкина немыслимо было издать роман в свет, было введение письма Онегина к Татьяне (5 октября 1831 г. — VI, 516—518). Тем самым вновь достигалась столь необходимая для Пушкина симметричность композиции: Свет — Деревня — Встреча — Письмо — Завязка (сюжетный узел: объяснение, роковой конфликт), затем Деревня — Свет — Встреча — Письмо — Развязка. Правда, теперь вторая половина сюжета была стиснута до двух глав против четырех в первой половине. Но другого выхода не было, если роман должен был кончиться в преддекабрьское время и выйти в свет.
За пределами «Евгения Онегина» остался замысел показать стойкость женской души в столкновении с историческим долгом. В 1831 г. Пушкин пытался перенести его в роман «Рославлев», героиня которого, княжна Полина, напоминает Татьяну второй части «Онегина», только вместо кризиса 1825 г. взят кризис 1812 г. Что касается размышлений самого Пушкина и его близких о возможном продолжении «Онегина» в 1833—1835 гг., то, очевидно, серьезных намерений такого рода не было{101}. Начинать новую композиционную работу с теми же героями не было ни сил, ни желания, ни нужды.
Еще несколько замечаний о публикации материалов к «Евгению Онегину». В нашей текстологии принято восстанавливать цензурные купюры, коль скоро после вмешательства цензора текст, появившийся в печати, не был переработан автором по художественным соображениям. Кажется, что это правило должно распространяться и на главу «Странствие». У нас имеются вполне исправные рукописи, а опубликованные обрывки, явный результат цензурного воздействия, не несут никаких следов творческой переработки. Представляется очевидным, что нельзя прятать некоторые из лучших строк, когда-либо написанных Пушкиным, в братскую могилу черновых вариантов академического издания. Конечно, «Странствие» уже нельзя вставить на прежнее место между 7-й и 8-й главами (как нельзя вставить «Пропущенную главу» в «Капитанскую дочку») — по той причине, что текст нынешней 8-й главы видоизменен и приспособлен к отсутствию «Странствия». Но публиковать в качестве приложения к «Онегину», с моей точки зрения, нужно полный текст поневоле исключенной главы — тем более что публикуются же именно таким образом уж совсем черновые фрагменты «декабристских строф» под обманчивым названием «Десятой главы» Онегина. Их, разумеется, надо публиковать как часть «Странствия», примыкающую к тексту его беловика, и под одной с ним шапкой.
99
Сокращение, вероятно, было вызвано нежеланием печатно приписывать еще живым поэтам похвалу себе.
101