(29).
О способе обращения с меланхоликами, сумасшедшими и беснующимися по всей справедливости надлежало бы предоставить врачу-философу издать особенное творение. Ему надлежало бы отыскивать таких людей как в больницах, так и вне оных; делать над ними точнейшие наблюдения во всякое время года, при каждом изменении луны и по соображении над всеми таковыми замечаниями составить полную систему о сем предмете. Мне мало известно таких происшествий и мало имею медицинских познаний, и притом подробное рассуждение о сем предмете заняло бы слишком много места. Ибо я уже несколько страниц наполнил своими замечаниями об обращении с вольно бродящими безумцами и потому прибавлю здесь только несколько строк о сем предмете.
В обращении с больными сего рода с самого начала должно считать самою важнейшею обязанностью то, чтобы исследовать первоначальный источник их несчастья; узнать, произошло ли оно от повреждения какого-нибудь телесного органа или от душевного расположения сильных страстей или несчастных случаев. Наконец, должно обращать внимание на то, чем занимается фантазия их во время бешенства или помешательства, и к чему по миновании оного стремится воображение их. Тогда оказалось бы, что может быть для постепенного врачевания сих несчастных по большей части на одну точку надлежит действовать и с осторожностью стараться истребить или по крайней мере смягчить в них одну какую-нибудь господствующую мечту. Далее надлежало бы замечать влияние, какое имеют на болезнь их перемена погоды, годовых времен и изменение луны, чтобы избрать удобные минуты для их излечения. Я заметил, что заключение и жестокие с ними поступки всегда почти увеличивают несчастье их. Нельзя мне не упомянуть здесь о превосходных распоряжениях дома сумасшедших, учрежденного во Франкфурте-на-Майне, которые многократно имел я случай замечать. Там позволяется безумным, впрочем не слишком опасным, по крайней мере в такое время года, в которое, как известно, безумие их бывает не слишком сильно, без всякого почти присмотра прогуливаться в саду и по двору. Смотритель обходится с ними тихо и ласково; и многие по прошествии нескольких лет выходят совершенно здоровы, другие же больные остаются только в задумчивости и притом такой, которая не препятствует им заниматься разными рукоделиями; между тем, как во многих других больницах заключением и жестокостью смотрителей больные доведены были до высочайшей степени бешенства.
Но и слабых людей можно постепенно лишить разума, если пробуждать, питать и раздражать сильную, господствующую в них страсть, например, любовь, высокомерие, тщеславие. Я видел двух несчастных сего рода. Один из них носил шутовское платье при дворе владетельного Князя Н... Он в молодости был человек умный, острый и имел отличные дарования. В спокойные минуты еще сказывались в нем искры сих способностей. Ему надобно было продолжать науки в Университете, но он по лености своей ни в чем не преуспел и предался жизни распутной. Когда он возвратился в свое отечество, то обращались с ним как с невеждою и тунеядцем, и он сам почувствовал в себе сию слабость. Он был чрезмерно высокомерен и не совсем беден. Оставив свое семейство и людей одного с ним состояния, он свел знакомство с придворными служителями Князя... Острые шутки его обратили на него внимание самого Князя. Он в скором времени вошел в доверие у него и у всех придворных, что сначала казалось ему весьма лестным; но, естественно, все сие кончилось тем, что с ним начали поступать как с наемным шутом. Несмотря на то, сей род жизни был еще для него лестен, пока все пребывало в своих пределах и ему позволено было дружески обращаться со знатными людьми и говорить им иногда прямую правду. Но так как они не долга за сие были к нему снисходительны и не всегда были одинаково расположены к его шуткам, кои иногда перерождались в грубость, то он нередко претерпевал унижения, а иногда получал и побои; но возвратиться в прежнее свое состояние не мог потому, что все родственники и знакомые в городе встречали его с презрением, а небольшое его имение было уже прожито. И так он терялся постепенно и, наконец, сделался совершенно зависимым от двора. Князь приказал сшить ему пестрое платье, и всякий повар имел право требовать от него шуток или за рюмку водки давать ему щелчки сколько хотелось. Будучи приведен в отчаяние, он предался пьянству и если бывал когда трезв, то терзала его мысль о бедственном его положении, чувство недостойной, им играемой роли, забота о новых шутках и пробуждающееся высокомерие, до селе сокрытое в душе его; и предался разврату, совершенно расстроившему его тело. Он действительно сошел с ума и впал в такое бешенство, что целые полгода надлежало его держать на цепи. В то время, когда я его видел, он был уже старик, бродил в жалостнейшем положении; с ним обходились, как с сумасшедшим, и он был более предметом отвращения, нежели сожаления. Однако же и тогда бывали минуты, в которые открывались в нем следы необыкновенного остроумия и гения, и когда ему хотелось у кого-нибудь выпросить гульден, он столь вежливо умел льстить и тронуть людей за слабую их струнку, что, мне кажется, едва ли не более достойны сожаления были приведшие его в столь бедственное положение, нежели самое его расстройство.