Нет! мое замечание касается только тех, которые при всех своих преимуществах и при всем усилии, соединенном с благими намерениями и честностью на поприще света, у других ищут своего счастья, но, не зная средств ни к тому, ни к другому, ничего не находят. Какая сему причина? Чего не достает оным всеми преимуществами одаренным людям? И чем особенным, напротив того, обладают те, кои без всяких существенных отличий достигают всех возможных степеней земного счастья? Им недостает того, что французы называют: esprit de conduite, то есть искусства обращаться с людьми; искусства, которое поверхностные умы иногда и не учась гораздо лучше соблюдают, нежели самый ученый, рассудительный и осторожный человек; искусства выставлять блистательные свои качества, привлекать на себя внимание и заслуживать одобрение, не подвергаясь ни малейшей зависти; искусства применяться к темпераментам, намерениям и склонностям различных людей без всякого, впрочем, лицемерия; соображаться с духом всякого общества, не теряя ничего из собственного характера и не унижаясь до подлого ласкательства. Тот, кому природа отказала в сем счастливом расположении, должен наперед познать человека, снискать некоторую гибкость, любовь к обществу, уступчивость, терпение, в некоторых обстоятельствах и пожертвование собой, власть над сильным действием своих страстей, благоразумие и всегдашнюю веселость характера, - и тогда он будет обладать сим искусством в полной мере.
Однако нс должно смешивать сего благородного искусства с вредною и низкою угодливостью пресмыкающегося раба, который жертвует собою каждому, извивается пред каким-нибудь бездельником из одного только дарового стола и в надежде получить какую-либо выгоду одобряет его несправедливости, помогает ему в обманах и боготворит самые его нелепости.
Но говоря о сем Esprit de conduite, долженствующем руководить нами в обращении с людьми всякого рода, я не имею намерения издать целой книги, наполненной правилами вежливости. Я только хочу извлечь некоторые следствия из опытов, собранных мною в течении многих лет, проведенных в кругу людей разного звания. Не полную систему предлагаю здесь читателю, но только отрывки и может быть материалы, заслуживающие дальнейшего размышления.
II.
Итак, сколько требуется стараний, искусства, чтобы уметь соображаться с одним только местом, временем и прочими обстоятельствами и избегать закоренелых обычаев!
Люди, довольные своим отечеством, когда ни праздность, ни разврат, ни вынужденная деятельность, ни страсть к анекдотам или какое-нибудь излишнее любопытство нс побуждают их толпами бежать из своей родины; тогда, говорю, люди бывают страстно привязаны ко всему отечественному. Для них даже маловажные годовые праздники и другие торжества всегда представляют нечто новое, нечто блистательное и достойное внимания. Счастливое неведение! - Не иметь понятия об отвращении, ощущаемом теми людьми, которые в течении своей жизни везде почти пережили, многое испытали, многое видели и после всех таковых опытов ни в чем более уже не находят удовольствия, становятся ко всему равнодушными и на все смотрят с досадой и отвращением.
Но привязанность ко всему отечественному в обращении с людьми различных состояний и воспитания гораздо еще приметнее. Кто не испытал >же многократно в жизни своей, в какое можно придти замешательство, и сколь велика скука, объемлющая нас, или причиняемая нами другим, когда случай заводит нас в такое общество, коего тон для нас вовсе непонятен; где и самые пламенные разговоры не проникают в глубину нашего сердца; если ход всей беседы, все приемы и обороты присутствующих слишком далеки от нашего образа мыслей и нисколько несообразны с нашими обыкновениями; где даже минуты кажутся нам целыми днями; где, наконец, принужденность и бремя мучительнейшего положения бывают ясно изображены на лице нашем?
Посмотрим на простодушного Провинциала, который по прошествии нескольких лет имеет обязанность по долгу звания своего явиться ко двору. Едва начинает рассветать, а он уже одет. Везде по улицам еще тихо и спокойно; между тем он уже в квартире своей расхаживает, все приводит в движение, дабы помогли ему в несносном для него труде убраться по-придворному. Напоследок все кончено. Завитые и напудренные его волосы, до селе всегда почти бывшие под колпаком, остаются на открытом воздухе, чрез что он принужден терпеть несносную боль в голове. Шелковые чулки ни мало не заменяют того, что были для него оставленные теперь сапоги. Придворный кафтан не столько ладен на плечах его, как простой теплый его сюртук. Шпага цепляется ежеминутно, вертясь между ногами его. Он не знает, что делать с плоскою своею шляпкой. Стоять для него крайне несносно. В таком мучительном положении является он в переднюю. Вокруг него теснится толпа льстецов, которые несмотря на то, что сами все вместе взятые не стоят сего честного человека и едва ли меньшую переносят скуку, - бросают на него презрительные взгляды. Он чувствует сию тягость, презирает сих подлых льстецов, но принужден пред ними смиряться. Они подходят к нему, делают ему с обыкновенною в таких случаях рассеянностью и важностью несколько вопросов - вопросов, в коих вовсе не приемлет участия их сердце, и на которые они сами не дожидаются ответа. Но вот он, кажется, нашел между ними одного такого, который принимает больше участия в словах его. С ним- то вступает он в разговор о предметах важнейших для него и, может быть, для всего отечества; рассказывает ему о своем домашнем положении и благоденствии своей Провинции; говорит с жаром; чистосердечие дышит в словах его. Но скоро усматривает, как он обманулся в своих ожиданиях. Царедворец едва в пол-уха слушает его. Несколько отрывистых, пустых слов служат ему ответом на важнейшие вопросы, и добрый, простодушный Провинциал принужден замолчать. Он подходит к другой группе людей, которые, по-видимому, говорят с чистосердечием и живостью. В сих разговорах хочет он принять участие; но все, что он слышит: предметы, язык, выражения, обороты, - все остается для него непонятым. Здесь на полу-французском языке судят о таких вещах, на которые он никогда не обращал внимания и вовсе даже не воображал, что бы возможно было ими заниматься благородному человеку. Скука и нетерпение его возрастают ежеминутно, пока он, наконец, ни оставит сего несносного для него места.