40. (181) Я оставляю в стороне другие примеры крупных тяжб: они бесчисленны; но ведь нередко бывают даже и такие случаи, когда судебным порядком решается дело о наших гражданских правах. Так было, например, с Гаем Манцином, человеком достойным и знатным, и вдобавок бывшим консулом. Вследствие общего негодования, возбужденного Нумантийским договором, священный посол[129] по определению сената выдал его нумантийцам, а они его не приняли. Возвратившись домой, Манцин счел себя вправе явиться в сенат; но народный трибун Публий Рутилий, сын Марка, велел его вывести, заявив, что он уже не гражданин: так ведется исстари, — говорил он, — кто продан в рабство своим отцом или народом или выдан при посредстве священного посла, тот не может вступить по возвращении в свои прежние права[130]. (182) Можно ли отыскать средь всех гражданских дел более важный предмет тяжбы или спора, чем общественное положение, гражданство, свобода, словом, само существование бывшего консула? Тем более, что при этом дело шло не о каком–нибудь преступлении, от которого он мог бы отпереться, но о положении его по общему гражданскому праву. Другой подобный вопрос, но касающийся лица степенью ниже, был возбужден у наших предков, а именно: если кто–нибудь из союзного нам народа находился у нас в рабстве и потом освободился, то по возвращении домой вступает ли он в свои прежние права и теряет ли здешнее гражданство? (183) А свобода? Важнее ее не может быть предмета пред судом; а между тем разве не может возникнуть спор о гражданском праве по такому вопросу: с какого времени становится свободным[131] тот, чье имя по желанию господина было внесено в гражданские списки: тотчас же или по совершении цензорами заключительного священнодействия? А происшествие, случившееся на памяти наших родителей с одним отцом семейства, прибывшим из Испании в Рим? Оставив свою беременную жену в провинции, он женился в Риме на другой, но первой не послал отказа; он умер без завещания, а между тем от обеих родилось по сыну. Разве спор здесь шел о безделице? Решался вопрос о гражданстве двух лиц: во–первых, сына, рожденного от второй жены, и во–вторых, — его матери: если бы суд решил, что развод с первой женой мог состояться только по установленному заявлению, а не просто в силу нового брака, то вторая была бы признана наложницей. (184) Итак, когда человек, не имеющий понятия об этих и им подобных узаконениях своего родного государства, осанисто и гордо, с довольным и самоуверенным лицом, поглядывая по сторонам, разгуливает по всему форуму с толпой приспешников и великодушно предлагает клиентам защиту, друзьям — помощь и чуть ли не всем гражданам вместе — свет своего ума и поучения, — можно ли не счесть это величайшим для оратора позором?
Незнание права — нерадивость (185–192)
До сих пор я говорил о бесстыдстве; теперь выскажем порицание также нерадивости и лености. Ведь если бы даже ознакомление с правом представляло огромную трудность, то и тогда сознание его великой пользы должно было бы побуждать людей к преодолению этой трудности. Но это не так. Клянусь бессмертными богами, я не решился бы этого сказать в присутствии Сцеволы, если бы он сам не твердил постоянно, что нет науки более легкой для изучения, нежели гражданское право. (186) Правда, большинство считает иначе. Но на то есть свои причины. Во–первых, в прежние времена те, в чьих руках находилось знание этого предмета, старались держать его в тайне, чтобы сохранить и усилить свое могущество; во–вторых, и после того, как право уже стало известным, благодаря Гнею Флавию[132], впервые обнародовавшему исковые формулы, не нашлось никого, кто бы составил из них стройный и упорядоченный свод. Это объясняется тем, что ни один предмет не может быть возведен на степень науки, если знаток предмета, задумавший это сделать, не владеет теми общими началами, которые только и позволяют из донаучных сведений построить науку. (187) Кажется, желая выразиться покороче, я выразился несколько темно; но я сейчас попытаюсь высказать свою мысль по возможности яснее.
129
130
131
Хозяин, желавший освободить раба, мог сделать это, заявив об этом цензору — должностному лицу, которое избиралось каждые пять лет для проверки состава гражданства. Цензор тут же вносил имя освобожденного в податные списки граждан; но эти списки получали окончательную силу лишь когда цензор заканчивал свою работу, приносил торжественную жертву в знак начала нового пятилетия и слагал с себя должность. Спрашивалось, с какого времени раб становился из раба вольноотпущенником — с момента составления списка или с момента освящения списка «заключительным священнодействием»?
132