11. Относительно сообразительности слонов я говорил в другом месте; и далее я говорил только о способах охоты на них, упоминая не так уж много фактов, записанных другими. Ныне я намерен говорить об их восприятии музыки, об их готовности повиноваться, и их способностях обучаться вещам трудным даже для человека, не говоря уже о том, что никому доселе не довелось столкнуться с ожесточением этого огромного животного. Хорические движения, танцевальный шаг, как маршировать в такт, как наслаждаться звуком флейты, как различать разные ноты, как по команде сбавить или ускорить шаг — всем этим вещам слон обучается и делает совершенно безошибочно. Таким образом, в то время как природа создала его крупнейшим животным, дрессировка делает его покладистым и послушным. И вот я решил написать о готовности подчиняться и обучаться слонов Индии ли, Эфиопии, или Ливии, и кто-то может предположить, что я состряпал некую вычурную сказку, что на самом деле о силе зверя я знаю лишь понаслышке, представив полностью ложный отчёт о его природе. Это последнее дело для человека, страстного поклонника истины и охотника до знаний. Наоборот, я имею основание заявить, что из того, что я сам видел и что другие записали как ранее произошедшее в Риме, я обращаюсь вкратце к немногим фактам из множества, которых тем не менее достаточно, чтобы продемонстрировать своеобразную природу зверя.
Слон, однажды приручённый, самое нежное из существ и легко понимает, что от него хотят. Здесь, задержав обзор на время, я должен для начала сообщить об очень важных событиях. Германик Цезарь собирался дать несколько представлений для римлян. (Он был племянником Тиберия.[51]) В Риме было несколько взрослых слонов, и самцов и самок, а также детёныши, родившиеся здесь; и когда их ноги окрепли, человек, опытный в делах с такими зверями, дрессировал их и добился необычайной и поразительной сноровки. Для начала он обучил их соблюдать спокойствие и вежливые манеры по его указанию, предлагая им лакомства и самую аппетитную еду, сочетая так, чтобы заманить и соблазнить их отказаться от всяких проявлений жестокости и становления ренегатства, что есть приручение и некая степень очеловечивания. Так они научились не пугаться звука флейт, не бояться боя барабанов, прельщаться трубами и терпеть диссонанс, маршировку, и пение толпы. Кроме того они особенно были обучены не бояться людских сборищ. А дальше их натаскивали быть мужественными в следующих отношениях: они не должны сердиться на удары, или когда вынуждены двигать какой-звездочет ногой и раскачиваться в такт танца или песни, раздражаться, гневаться, даже по достижении таких силы и отваги. Сдерживание от плохих инстинктов и от попрания указаний, данных человеком, и есть добродетель и признак благородства. Поэтому когда танцмейстер довёл их до высокой степени мастерства, и они в точности исполняли все, чему он их научил, они не обманули его труды, потраченные на обучение (так рассказывают), там и где требовал случай показать то, чему их учили. Численность этой труппы была двенадцать (зверей), и они выходили в две группы с правой и левой стороны театра. Они входили вычурной походкой, раскачиваясь всем телом в изысканной манере, и они были одеты в цветастые одежды танцоров. По одному лишь слову дрессировщика они образовывали линию (так мне рассказали) — предполагая что это был приказ их наставника. Затем они снова становились в круг, когда он приказывал им, а если надо было развернутся, то они делали это. А затем они осыпали пол цветами, но с умеренностью и экономно, и при этом они топтались, придерживаясь ритма танца.
Следовательно, то что Дамон, Спинфар, Аристоксен, Филоксен, и другие должны быть знатоками музыки и должны быть причислены к немногим, чьи познания в этих материях удивительны, это отнюдь не невероятно и не бессмысленно. Причина в том, что человек разумное животное, способное к пониманию и логическому мышлению. Но вот то, что бессловесное животное должно понимать ритм и мелодию, следовать безошибочно движениям трагического танца, выполняя все, что обучение требует от него, — это дары Природы, каждый из них настолько особенный, что вызывает изумление.
Но того, что последовало было достаточно, чтобы ввести зрителя в экстаз. На песке театра были расставлены матрасы на низких диванах, а на них в свою очередь подушки, накрытие вышитыми покрывалами — ясные доказательства процветающего дома и родового богатства. И поблизости были расставлены дорогостоящие кубки и чаши из золота и серебра, а в них большое количество воды; и рядом были расставлены великолепные столы из ценной древесины и слоновой кости, и они были заставлены мясом и хлебом (в количестве) достаточном удовлетворить самых ненасытных животных. Как только была завершена подготовка всего этого изобилия, пришли пирующие, шесть самцов и равное число самок; первые были одеты в мужской наряд, а последние в женский; и расселись они по парам, самцы с самками. И по сигналу они скромно вытянули свои хоботы вперёд, словно это были руки, и принялись чинно кушать. И никто из них не создавал впечатление обжоры, не пытался помещать другим или урвать для себя кусок побольше, как это делал перс, которого случилось видеть Ксенофонту златому[52]. И когда они хотели пить, перед каждым стояла миска, из которой они всасывали хоботом воду и аккуратно пили, и затем, без намерения оскорбить, но в шутку приступили к опрыскиванию <служителей>[53].
52
Xen. An. 7. 3. 23; Арист был однако аркадянином, а не персом. ‘Золотой’, cf. Diog. La. 10. 8 Πλάτωνα χρινοῦν, Lucr. 3. 12 [Epicuri] aurea dicta.