Вообще, персонаж этот в романе Прилепина хоть и эпизодический, но яркий – актер второго плана, который в какой-то момент «ушел на первый план» (Борис Рыжий), поскольку в знаковых его обстоятельствах угадывается Александр Исаевич Солженицын, и вовсе не потому, что оба сыплют поговорками. (Хотя и поэтому тоже.)
Филиппок (само имя – говорящая толстовская деталь, представляется русский мальчик в огромных валенках и с бородой) томится в Соловецком лагере, повторю, за убийство собственной матери. Солженицын, как многие аргументированно полагают – стал едва ли не главным убийцей советской власти, шире – СССР и Революции. (Кажущиеся декларативными заявления о Солженицыне-убийце обретают известное заземление, если вспомнить: Александр Исаевич планировал начать литературную карьеру с эпопеи «Люби революцию»; замысел позднее трансформировался в циклопическое «Красное колесо».)
Отмечу, что есть в романе библейский мотив взаимодействия-противопоставления двух убийц: Филиппка-Солженицына, убившего мать, – отцеубийце Артему, в котором угадываются мальчики Достоевского и молодые люди России, современной Прилепину. «Юродивый, – подумал Артем раздраженно».
Пронзительные страницы «Обители» – о мытарствах Филиппка на общих работах, «на баланах»:
«Мелкий мужичок с Моисеем Соломоновичем сработаться никак не могли. Первый балан, который дотолкали Артем с Афанасьевым, они еще кое-как, чертыхаясь и семеня, помогли оттащить подальше от воды, а следующий балан мужичок выронил, Ксива заорал на него – тот сразу, как-то по-детски, заплакал:
– Я работал в конторе! – всхлипывал он. – С бумагами! А меня который месяц принуждают надрывать внутренности! Сил во мне не стало уже!»
Была, была, и нередко, присуща Александру Исаевичу эта плаксивая интонация.
«Гулаговские» книги Солженицына – «Иван Денисович», «В круге первом», непосредственно «Архипелаг» – это палимпсест, сквозь который проглядывает личный лагерный опыт Александра Исаевича. Со всеми оправданными фобиями и комплексами. Одна из главных – боязнь общих работ. Биограф АИСа (точнее сказать – антибиограф) Владимир Бушин скрупулезно подсчитывает, сколько Александр Исаевич из своего срока оттрубил нарядчиком-нормировщиком («в конторе, с бумагами»), а сколько – на общих, и выводит издевательский баланс.
В романе о шарашке ключевой выбор героя: продолжать трудиться на бериевские опасные для цивилизованного мира технические штуки или быть списанным в морозные стихии ГУЛАГа на изнурительный труд от забора до обеда и возможную погибель. Выбор, как бы автор его ни аргументировал, выглядит довольно надуманным – и дело не в современных циничных, задним числом, оценках: «В этой войне главное – выжить».
Сцена, когда зверски битый десятником Филиппок находит свою соловецкую казнь – его водружают на пень и под общий скотский смех заставляют кричать: «Я филон, я филон! Я паразит советской власти» («Две тысячи раз, я считаю, – сказал десятник Сорокин, довольный собой»), – по касательной извлекает из памяти лагерное сочинительство Солженицыным стихов и стихотворных драм. Наизусть, путем многократного повторения, чтобы мозг намертво зафиксировал объемные файлы.
Процесс вызывает уважение и сострадание, результат – нет. Когда Солженицын принес в «Новый мир» свой поэтический корпус и показал Твардовскому, тот был обескуражен. «Этого вам даже показывать не надо», – говорил Александр Трифонович, смущаясь, Владимиру Лакшину.
Еще одно из штрихпунктирных появлений Филиппка – в лазарете у доктора Али, в инвалидном состоянии, может быть прочитано как аллюзия на «Раковый корпус», из которого Александр Исаевич и не чаял выбраться…
Таким образом, Прилепин включил своеобразную обратную перемотку судьбы классика XX века – больница – лагерь – миссия убийства матери-Революции.
Более чем адекватный авангардный прием.
Оперативник военной темы[5]
Есть юбилейный соблазн вписать Владимира Богомолова в славный ряд ровесников и коллег. Мужчин, советских, 1924 года рождения, призыва 1942–1943-го, которым случилось выжить на войне и состояться в качестве знаменитых русских писателей. Виктор Астафьев, Василь Быков, Борис Васильев, Булат Окуджава… Живые и работающий поныне крупнейший прозаик Юрий Бондарев и недавно скончавшийся народный публицист Владимир Бушин, которому, может, неожиданно для себя самого, посчастливилось обрести целую генерацию почитателей и последователей.