Но чтобы кто-нибудь, тупой или бесстыдный, не продолжал настаивать на своем и не стал утверждать, что он может подчиниться разве только тем авторитетам, которые общим мнением признаются законодателями языка, то скажи, что может быть из написанного по-латыни превосходнее сочинений Цицерона? А между тем, в своих знаменитых речах, известных под именем «Верресов-ских», он предлог согат, хотя и использует его в том месте в качестве наречия, называет «именем». Возможно, пожалуй, что я понимаю это место не слишком хорошо, и что в другом случае оно или мною, или кем-нибудь другим может быть изъяснено и иначе, но есть и такое,
против чего, думаю, нельзя ничего возразить. Знаменитейшие учителя диалектики говорят, что полная мысль, которая может утверждаться или отрицаться, состоит из имени (существительного) и глагола, — такую мысль в одном месте своих сочинений Туллий (Цицерон) называет предложением, — и что, коль скоро есть третье лицо глагола, то при нем, говорят они, необходимо должен быть именительный падеж имени (существительного). И они говорят это справедливо. В самом деле, если ты рассмотришь следующие, например, выражения: «человек сидит», «конь бежит», то, полагаю, признаешь, что эти выражения суть два предложения.
Адеодат. Признаю.
Августин. А замечаешь ли, что в каждом из этих двух предложений есть свое особое имя, в одном — «человек», в другом — «конь», а равно — и особый глагол, в одном — «сидит», в другом — «бежит»?
Адеодат. Конечно, замечаю.
Августин. Значит, если бы я сказал только: «сидит» или «бежит», ты имел бы право спроситьу меня «кто» или «что» с тем, чтобы я ответил «человек», или «конь», или «животное», или что-нибудь еще в этом роде, дабы присоединенное к глаголу имя могло восполнить предложение, т. е. ту мысль, которая можетутверждаться или отрицаться.
Адеодат. Понимаю.
Августин. Теперь представь, что мы видим нечто слишком далекое и точно не знаем, животное ли это, или камень, или что иное; а я сказал бы таю «Это животное, поскольку — человек». Не сказал бы я нелепость?
Адеодат. Безусловно, но ты выразился бы правильно, если бы сказал: «Это животное, если оно — человек».
Августин. Ты совершенно прав. Итак, в твоем выражении мне нравится «если», нравится оно и тебе; но и тебе, и мне не нравится в моем — «поскольку».
Адеодат. Согласен.
Августин. Смотри же теперь, полные ли предложения представляют собою следующие две мысли: нравится — «если», не нравится — «поскольку».
Адеодат. Совершенно полные.
Августин. Укажи-ка, что тут — глаголы и что — имена.
Адеодат. Глаголы — «нравится» и «не нравится», а имена — что же другое, как не «если» и «поскольку»?
Августин. Значит, достаточно доказано, что два союза суть и имена?
Адеодат. Совершенно достаточно.
Августин. Не можешь ли ты теперь и сам, опираясь на то же правило, делать нечто подобное и с прочими частями речи?
Адеодат. Могу.
Глава VI О знаках, обозначающих самих себя
Августин. Перейдем теперь к другому предмету. Скажи, не представляется ли тебе, что все имена суть названия, а все названия — имена, подобно тому, как мы признали, что все слова суть имена, а имена — слова?
Адеодат, Кроме различных звуков, определяющих эти понятия, я не вижу между тем и другим никакой разницы.
Августин. Пока что воздержусь от возражений, хотя есть люди, которые различают их и по значению; однако, их мнение в настоящую минуту рассматривать не будем. Но ты, несомненно, понимаешь, что мы перешли теперь к таким знакам, которые обозначают себя взаимно, не различаясь между собою ничем, кроме звука, и которые означают вместе со всеми прочими частями речи и самих себя.