В голове молодого человека невольно пробегали мысли о прошлом времени, когда еще он мальчиком-гимназистом был другом отца и любил его безгранично. Отец тогда, казалось, любил без памяти сына, не раз разговаривал с ним и советовался, как с равным. Нередко он вместе с ним готовил уроки, ездил с ним на шлюпке под парусами, рассказывая сказки и интересные истории. Тогда они были неразлучны...
А потом...
У молодого человека уже не было той любовной жалости, которая прежде по временам загоралась в сердце мальчика, когда отец, бывало, тосковал и прихварывал. Но зато теперь молодой человек стал серьезнее и гораздо проще и трезвее смотреть на отца. Он видит его не в прежнем идеальном свете. Ореол уже исчез.
"А все еще хорохорится и считает себя умнее других!"
Так подумал сын, и ему было и досадно и обидно, что отец принял его так сухо.
"Эгоистом он стал!" - решил Николай.
То же самое думал о сыне и отец, когда, вернувшись в комнату, глядел в жизнерадостное, покойное лицо сына.
"Самодоволен... конечно, считает себя безупречным... И благополучен... А я!?"
И старик напустил на себя еще большую бесстрастность, когда спросил:
- По-прежнему у вас нынче каждый за себя, а бог за всех?
- Вроде того, отец. А ты все еще не угомонился?
- Как видишь, Коля, - ответил старик и прибавил: - Пей лучше чай и закусывай... Я нарочно заказал для тебя битки в сметане. Ты любишь, кушай, а то поругаемся.
- Действительно я голоден.
После закуски Николай осведомился о делах отца.
Отец поморщился, точно от зубной боли, и ничего не ответил.
- Может быть, тебе нужны деньги? Так я могу.
У старика закипела злость. Он вспомнил, что ради этого сына, когда тот был мальчиком и заболел, он закладывал последние вещи и потом для него готов был снять рубашку, а Николай теперь вместо того, чтобы прислать отцу денег, спрашивает, нужны ли они ему.
- Спасибо! Мне денег не нужно... - промолвил Долинин. - Бывали плохие дни, так у меня банкир есть.
- Банкир? Где ты и здесь отыскал банкира? - не без улыбки спросил Николай.
- А вот этот самый Абдулка где-то достает. И смотри, какой дурак этот татарин, - иронически усмехнулся старик, - не спрашивает, нужны ли деньги, а приносит до пенсии. Ну, а твои как дела, Николай?
- Я, отец, по одежке протягиваю ножки, - ответил Николай.
- Молодец! Рад, что ты не в меня. Надеюсь, долгов у тебя нет?
- Ни гроша! - не без горделивости ответил Николай.
- Ну, а я, - произнес старик, - бываю легкомыслен. Долги есть и порядочные.
Прошло несколько мгновений в молчании.
Но старик, по обыкновению, не удержался, чтобы не сказать насмешливым тоном:
- Ты, конечно, в восторге от новейших гениев?
- Еще бы! Они открыли новые пути. Они описывают те ощущения и ту правду, до которой не осмеливались дойти ваши старые корифеи, те только показывали частицу правды, а не всю... А у наших писателей и смелость и сила. Они ни перед чем не испугаются.
- Действительно они ничего не боятся и показывают себя во всем самодовольном блеске невежества, - презрительно перебил старик. - Вместе с твоими любимцами ты, верно, беззаботен относительно старой литературы?.. Идей в художестве не нужно? Одни настроения? Разумеется, и модная певичка для вас предмет поклонения?
- Отчего ж, если талант.
- Вот от таких-то талантов во всех видах вы и приходите в телячий восторг. Они для вас и учители жизни. От каждого невежественного и необразованного гения, незнакомого даже ни с каким учебником истории, вы ждете ответа на те жгучие вопросы, над которыми работали гениальные люди во все века... Впрочем, что же мудреного? Ведь всегда найдутся десять болванов, которые произведут одиннадцатого в гении... Да, у вас позорное понижение литературного вкуса. Толстой для вас уже устарел. Вы даже не понимаете всей силы гениального писателя. Ну, скажи по правде, ты читал Шекспира? Читал Гоголя? Слышал о Добролюбове и Чернышевском? Читал ли когда-нибудь о том, как устроилась жизнь людская и почему она для большинства невозможна? Заговорила ли когда-нибудь в тебе потребность искания правды? Возмущала ли тебя несправедливость? Нет! Я видел только трезвенное отношение... трусливость животного, боящегося за свою шкуру, - трусливость, которую вы прикрываете рассуждениями, основанными, разумеется, на настроениях и якобы на науке... И еще мало унижает тебя твой патрон. С вами все можно! раздраженно воскликнул Долинин. - Конечно, он другим, по-твоему, быть не может, такой темперамент и такова неумолимая сила инстинктов домашнего прирученного животного. Подобные объяснения вдобавок крайне удобны и могут все объяснить... Даже предательство Иуды...
- Отец, ты опять ругаешься... Верно, печень? Или ты получил какое-нибудь интересное письмо? - ядовито прибавил Николай. - Лучше не будем говорить.
- Ты прав. Не будем.
И старик почувствовал, что сын - почти чужой ему. Прежней беззаветной любви, которая была у отца раньше, когда Коля был мальчиком, теперь не было. Между ними была какая-то пропасть, и она не могла заполниться привязанностью отца.
Николай, казалось, не оскорбился и начал рассказывать о своих работах, о знакомых, о музыке, но о литературе как будто боялся говорить, чтобы не раздражать отца. Обходил и другие вопросы, на которых они могли разойтись.
Виноватый и болезненный вид старика, казалось, тронул сына. Он видимо жалел, хотя внутренно и слегка презирал его.
VI
А чуткий старик еще более раздражался и тоже, как и сын, старался сдерживаться.
Но все-таки не мог не искривить своих губ, когда спросил:
- Ну, а что поделывает твой двоюродный братец и друг Вася?
- Он в Италии.
- Болен?
- Нет, здоров.
- Поехал туда как художник? Работать?
- Нет, не работает.
- Что же он там делает?
- Нюхает розы и лилии... Смотрит на море. Любуется облаками.