Все, все в один клубок скручивалось, и одно только смущало Чурыню: неужто не отдаст Всеволод Киева Ростиславу?
Не верилось в это, и верить не хотелось.
Закутавшись в шубу, Рюрик тихо сидел у стола, тоскливо смотрел на боярина.
— Что, князюшко, снова лихо тебе? — заботливо спрашивал князя боярин. — Не велеть ли свечечку запалить?
Рюрик отрицательно мотал головой, тихо отвечал:
— Скучно мне, боярин.
— А ты святое писание почитай, вот и развеселишься.
— Какое же это веселье? Чудно говоришь ты, боярин.
— Чудно, да праведно. Все великие праведники исцеляли себя святым писанием от недугов, изгоняли соблазнявших их бесов.
— Не праведник я, зело грешен, — жаловался Рюрик. — И не спасет меня ни твое писание, ни посты, ни молитвы. Огненная геенна припасена для меня в аду…
— Всем князьям дорога в рай уготована, — говорил Чурыня.
— Да много ли ты знаешь, — криво посмеивался Рюрик. — Сам-то тоже небось побаиваешься — и ты грешен, и ты пролил реки крови, всю жизнь пребывал в суете и лжи.
Никогда еще так не говаривал с ним князь. И от этих разговоров Чурыня смущался еще больше.
Как-то Рюрик ему сказал:
— Нет ли слухов каких от Славна?
И это обеспокоило боярина. Готовясь к смерти, что-то совсем не то припоминать стал князь.
— А что Славну сделается? — сказал Чурыня. — Живет себе, поживает в своей вотчине. Про нас он и забыл.
— Да вот я про него забыть не могу, — вдруг признался Рюрик. — Нынче снова пришел он ко мне во сне, грозился, хмурился, ногами топал…
— Это на него похоже, завсегда был он на тебя в обиде. Поди, и сейчас если и поминает, то недобрым словом.
Про слушок о выезде Славна Чурыня промолчал, но так подумал: «Вещие снятся князю сны».
Тем вечером прибыл к нему наконец-то посланный в Славнову усадьбу человек.
— Ну? — нетерпеливо спросил его Чурыня.
— Все так, боярин. Нет Славна в усадьбе.
— Да хорошо ли ты поспрашивал? Да все ли, как надо, проведал?
— Всех поспрашивал, боярин-батюшка. Всю округу излазил.
— И ничего? И никто даже возка его не видал?
— И ни возка, и ни боярина. Ну будто сквозь землю он провалился.
— Та-ак, — протянул Чурыня и своему человеку сказал: — Ищи Славна в городе. Не иначе как обретается он в Киеве у своих дружков.
Когда слухи подтвердились, боярин совсем потерял покой. Ведь понимал же он, что неспроста поднялся старый ворон со своего насиженного гнезда. Значит, почувствовал — запахло мертвечиной, значит, не он один, а есть и еще в Киеве людишки, которым тоже спится и видится, как лежит Рюрик в гробу. Дальние у них задумки, и уж Чурыню в любом случае они не обойдут вниманием: больно насолил он всем. За все теперь с ним сполна сведут счеты.
Вот почему так он оберегал Рюрика, вот почему и свежего воздуха боялся впустить в князеву ложницу. Покуда Рюрик жив, и ему опасаться нечего. Не даст его в обиду князь…
Да вот не даст ли? Ишь, как старый вдруг заговорил про Славна! Чего доброго, велит к себе звать, приласкает, как в былые годы.
А человек, которому Чурыня доверился, рыскал между тем по посадам и по боярским теремам, у купцов и у слуг по-разному выспрашивал. И к тем лишь купчишкам он приставал, что ходили на Чернигов, — никак не миновать им было в пути Славновой вотчины. Но купцы отвечали, что боярской дружины им не попадалось. Так, может, без дружины, а только со слугами прискакал Славн в город? Нет, и таких видеть не доводилось.
Бродя у боярских теремов, Чурынин человек беседовал с сокалчими и конюшими. Про то, про се заводил речь, а больше про гостей — где какой пир пировали и много ли народу было звано на пир.
Но сокалчие и конюшие тоже уши держали топориком: не очень-то позволяли им хозяева болтать незнакомым людям лишнее. А этот вертлявый и вовсе был подозрителен.
— Ступай, ступай мимо, — гнали его от ворот.
Возле усадьбы боярина Миролюба попался человеку совсем еще юный гридень.