Тем часом собрались в шатре кликнутые Авксентием думцы, и Ростислав, Рюриков сын, был вместе с ними.
Дав потомиться боярам в безвестности, Роман вошел, ни на кого не глядя, и сел на застеленную ковром лавку. Авксентий с напряженным и бледным лицом встал рядом с ним, остальные расположились по чину. Ростиславу места не хватило, и он, чувствуя себя униженным, смущенно переминался с ноги на ногу у входа.
Роман выпрямился, окинул всех угрюмым взглядом:
— Почто князь стоит, бояре, а вы расселись?
Вскочили думцы, засуетились, кланялись Роману и Ростиславу, обмахивали концами всяк свое место:
— Сюды садись, княже!..
Роман улыбнулся, поманил Ростислава к себе, усадил рядом.
— Место это отныне — твое.
Ростислав смущенно опустился на полавочник.
Роман сказал:
— Звал я вас сюда, думцы, для зело важного дела. Киев отныне наш — сие вам ведомо.
Бояре согласно закивали.
— Но не для того брал я его, чтобы пустошить, как половецкие становища, — продолжал Роман, — а для того, чтобы кончить давнюю вражду и усобицу. Киев есть старейший стол во всей Русской земле, и надлежит на оном быть старейшему и мудрейшему из всех князей, чтоб мог благоразумно управлять и оборонять отовсюду Русь, а не токмо помышлять о своем прибытке…
— Все верно, княже, — заулыбались думцы.
— А в братии, князьях русских, содержать добрый порядок, дабы один другого не мог обижать и чужие земли разорять безнаказанно…
— Велишь, княже, сие занести в грамоту? — склонился к Роману Авксентий.
— Занеси. И еще припиши, что я беру на себя сей нелегкий труд, и пошли сию грамоту всем князьям, а также Всеволоду, коего чту я, как отца своего, превыше всех князей на Русской земле и прошу у него благословения.
Роман помолчал и добавил:
— А Рюрика сверг я со стола за его клятвопреступление. Сие тоже внеси в грамоту.
— Нынче же снаряжу я, княже, гонцов, — сказал Авксентий.
Роман кивнул и, облегченно вздохнув, улыбнулся.
— По правде ли рассудили мы, бояре? — спросил он притихших думцев.
— По правде, княже, по правде! — раздались голоса.
Ростислав молчал.
— А ты почто безмолвствуешь? — сдвинув брови, повернулся к нему Роман. — Аль обижен, со мной не согласен?
— Что слово мое для тебя, Романе! — прерывающимся голосом проговорил Ростислав. — Пленник я твой, а не советчик. Могу ли перечить тебе, не вызвав твоего гнева?
— Опять ты за свое, князь, — покачал головой Роман. — Не можешь простить мне отца своего, а зря. И ране и нынче слышал сам, почто велел я Рюрика постричь в монахи. Вверг он землю свою в неслыханные беды, поссорил меж собою князей. Слаб он духом и телом немощен — как ему сидеть на Горе?!
Ни слова не сказал ему на это Ростислав, склонился, охватив задрожавшее лицо руками.
— Все. Ступайте, бояре, — сжалился над ним Роман. — И ты ступай, поразмысли. Не хотел бы я видеть в тебе своего врага.
— Княже! — вдруг ввалился в шатер растерянный отрок. Но ничего не успел сказать — за спиною его выросла могучая фигура в темном платне. Бояре замерли в изумлении.
— Кузьма Ратьшич! — вскрикнул Авксентий.
— Со словом к тебе, Романе, от великого князя Всеволода, — поклонившись с достоинством, негромко произнес Кузьма.
4
Когда Чурыня, с перепугу просидевший две недели у себя взаперти, услышал от вездесущей Миланы, что в Киев прибыл гонец от Всеволода, страху его не убавилось, но зато представился случай позлорадствовать.
— Зашевелился владимирский князь, — сказал он сестрице, подмаргивая. — Теперь жди: отольются Славну мои невинные слезки…
— Эк, погляди-ко, невинный какой! — осадила его Милана. — Как бы тебе самому еще горше не пришлось. Сказывают, прощаясь со Славном, целовал его Всеволодов гонец в уста…
— Чего мелешь, сорока! — ударил кулаком по столу Чурыня. — Аль мало тебе моих обид? Не станет Всеволодов гонец целоваться с клятвопреступником!
— Боярин Славн клятвы не преступал, — сказала, по привычке подбоченясь, Милана.
— Тебе-то отколь знать? — огрызнулся Чурыня. — Чай, баба ты, на думу звана не была.
— Да и ты не был зван. А коли говорю, то знаю…
— Уж не сызнова ли от Славновой женки? — подозрительно прищурился Чурыня.
— А кабы и от нее! Давно ли сам наставлял к ней в гости наведываться.
— Так то когда было…
— Нынче мое око в Славновом терему и того нужней, — сказала Милана и ушла, оставив братца в тяжелом размышлении.