«Вот чертова баба! — выругался про себя боярин. — А ведь и верно сказывает… Так неужто и впрямь я чего не додумал?»
Но как ни напрягался Чурыня, как ни морщил свой низкий лоб, а ничего путного в голову не пришло. Сунув в мягкие чеботы босые ноги, он вышел на крыльцо. Туда-сюда поглядел — нигде не видно Миланы. «Должно, у ключницы», — смекнул боярин и спустился в подклет.
И верно — где же еще быть сестрице! Ей бы язык почесать, а лучшего разговора, чем с ключницей Гоноратой, в ином месте не сыскать.
Была Гонората не просто ключницей, а еще и травницей и бабкой-повитухой.
— Эй ты, баба, — сказал Чурыня, — ну-ко выдь…
Легким ветерком порскнула из подклета Гонората, словно и не было у нее за плечами шести десятков лет.
Сел боярин на лавку против сестрицы, поскреб под рубахой живот, поморщился.
— Чего вдруг взгомонился? — улыбнулась Милана. Догадывалась она, что отыщет ее братец, — не все еще сказано было в тереме, а ему невтерпеж.
— Разбередила ты меня, — сказал боярин. — Мудрено сказывала, про гонца обратно же, про Славна…
— А что — гонец? Гонец как гонец, — нараспев отвечала Милана. — Будто Кузьму Ратьшича прислал Всеволод.
— Кузьму?! — обомлел Чурыня и быстро перекрестился. — Чур-чур меня!..
— Вона как переменился в лице, — испугалась Милана.
— Про Кузьму-то, — проглотил боярин застрявший в горле комок, — про Кузьму-то… не ослышалась?
— Не, про Кузьму не ослышалась, — уверенно подтвердила сестра.
— С ним и лобызался Славн на крыльце?
— Должно, с ним.
— Ну, пропал я, — повесил голову Чурыня. — Ежели Кузьма от Всеволода заявился, то с вестью для меня дурной. Не допустит владимирский князь, чтобы Роман своевольничал в Киеве. Никак, возвращать будет Рюрика на стол, а Рюрик мне не простит… Славна же, видать по всему, винить не в чем, — может, он и отправил человечка во Владимир: так, мол, и так — поспешать надо. Оттого и лобызался с ним Кузьма… Ай-яй-яй!
— Ну, Чурыня, — поднявшись с лавки, грозно возвысилась над ним сестра. — Ну, Чурыня, лгал ты мне все, а я тебе верила. Так, выходит, и впрямь преступил ты клятву, даденную князю. Выходит, поделом славят тебя на всех углах кияне.
— Нишкни! — подскочил к ней боярин. — Верно сказано, стели бабе вдоль, а она все поперек. Бежать надо!
— Куды бежать-то? — вытаращила на него глаза Милана. — Мне-то почто бежать?
— А по то, что не чужая ты мне.
— Чай, не я князя окручивала…
Не переговорить Чурыне своей языкастой сестры: на любое его слово у нее десять своих припасено.
Махнул боярин на Милану рукой, кинулся из подклета во двор, всполошил прислугу:
— Эй вы, люди! Все, кто есть, ко мне! Снаряжайте возы, запрягайте коней, грузите добро!.. Да пошевеливайтесь, не то у меня!
Забегали, засуетились дворовые, отмыкали бретьяницы и одрины, сволакивали во двор зерно и иную кладь, из медуш выкатывали бочонки с вином и брагой, из терема несли иконы, порты и мягкую рухлядь.
Шум и гам во дворе, люди распарены, кони храпят и пятятся, в воздухе кружится пух из перин, и над всеми — боярин на крыльце: уже в кожухе, уже при поясе и мече, в собольей шапке, надвинутой на глаза.
— Господи, да что же это деется! — заламывая руки, то туда, то сюда кидалась Милана. — Куды ехать-то? Останови их, Чурыня, иль вовсе тебе свет застило — соседям на потеху! Гляди, сколь народу собрал у ворот. И не стыдно?
— Шевелись! Шевелись! — покрикивал боярин, не обращая внимания на сестру. — Куды ларь поволок? На воз его!
Поняла Милана, что нипочем не перекричать ей взбесившегося братца, как бы самой не прогадать, кинулась в светелку, выскочила с девкой: у девки в шелковом плате — иконки, кресты и молитвенники, у самой боярыни под рукою — серебром кованный погребец…
Отшумели — тронулись: впереди отроки верхом на конях, за отроками на расписном повозе — сам боярин с Миланой, а дальше за ними длинным хвостом — весь обоз с медом, воском, пшеницей, сарацинским зерном…
Выехали из города, пугая шумом видавших виды воротников, задержались на берегу Днепра. Куда дальше путь держать?
Боярин привстал на повозе, подозвал конюшего.
— Что прикажешь, боярин-батюшка? — сдернул конюший с головы треух.
— Под Триполь пойдем, — сказал Чурыня. — И вот тебе мой наказ: собери табуны и гони их за реку. Летуй там, покуда не дам знака.
Ускакал конюший. За него Чурыня был спокоен: все исполнит, как велено. Ух ты, гора с плеч свалилась!..
Теперь можно и передохнуть. Упал боярин на подушки, перекрестился, скосил взгляд на сестру. Милана, сидя с ним рядом, все еще прижимала к животу онемевшими пальцами кованый погребец.