Я нашла крошечный зазор в портьере и отодвинула ее буквально на сантиметр. Взглянула и затаила дыхание в благоговении. Стробоскопы крутились над головами, освещая каждую модель, расхаживающую по подиуму.
Вытащив телефон из заднего кармана брюк, я быстро сделала снимок, чтобы отослать его Лили.
Джозефина: Я сейчас смотрю на это.
Я схватила метлу и взглянула через образовавшуюся щель в портьере. Шоу шло полным ходом, фотографы были в ударе, щелкая сотни снимков в минуту.
Мой телефон завибрировал.
Лили: Что это? Похоже на кота в цилиндре.
Я улыбнулась.
Джозефина: Надень свои очки. Это показ. Здесь тусклое освещение.
Лили: Хм-м. Я все еще вижу кота.
Джозефина: Это не кот. Ты ослепла. Сходи к окулисту.
Лили: Как ты получила приглашение на модный показ?
Джозефина: Оказалось, что уборщики имеют пропуск за сцену.
Лили: Ох да, я забыла о твоей второй работе.
Джозефина: Ну, я должна признать, здесь все еще круто.
Лили: Там есть горячие парни?
Джозефина: Нет, только тощие сучки.
Лили: И ты все еще хочешь, чтобы я туда переехала.
Джозефина: ДА. Должна идти. Они возвращаются.
Я положила телефон в карман, и вернулась к работе. Шоу всегда длилось не очень долго — пятнадцать-двадцать минут. Обычно мне удавалось посмотреть минут пять, прежде чем меня кто-нибудь заметит. Волосы на полу были уже подметены, но у меня еще оставались другие дела, поэтому я продолжила. Если после показа модели не мусорили, я обычно управлялась в течение часа.
Этой ночью мне так не повезло. Гримеры использовали тени с блестками в макияже моделей. Это означало двадцать четыре пары глаз, которые усыпали весь пол за подиумом блестками.
Такова жизнь.
***
На следующее утро я изо всех сил пыталась удержать глаза открытыми. Я прихлебывала уже из третьей за утро кружки кофе, и таращилась в письмо, которое начала десять минут назад. Бланк письма все еще был пустой, и курсор издевался надо мной, подмигивая. Мне нужно было набрать черновик письма главному подрядчику, чтобы согласовать их с Джулианом первую встречу. Чем я занималась на самом деле? Из последних сил старалась не уснуть с открытыми глазами.
— Что там с письмом, чемпионка? — спросил Джулиан.
Я моргнула, и повернулась к нему. Он смотрел на меня и улыбался своей особенной улыбкой. Очевидно, отсутствие звука печатающих клавиш насторожило его.
— Думаешь, уже умеют ставить капельницы с кофе? — спросила я, постукивая по внутренней стороне локтя как наркоманка.
— Почему ты такая уставшая? Выходила куда-то без меня? — рассмеялся он.
Зевнув, я несколько раз поморгала, скидывая маленькие гантельки, привязанные к моим векам.
— Хотелось бы, — откликнулась я, с легким намеком на сожаление.
Вчера я проторчала в Линкольн Центре до часу ночи. Уборщик, который чистил перед входом, попросил выручить, и я осталась, чтобы помочь ему. Дополнительные часы за минимальную оплату едва ли стоили боли в спине сегодня утром и, что еще лучше, — я иду туда снова этой ночью.
Ура.
— Ты выглядишь жалко, — сказал Джулиан, возвращая мое внимание к своей ленивой улыбке. В это утро он был одет в темные джинсы, белую рубашку, застегнутую на все пуговицы и ботинки на босу ногу. Его волосы все еще были безупречны, разделенные пробором на одну сторону и зачесанные назад от лица. Всего лишь капелька воска удерживала все его темные волосы на месте целый день. Не то чтобы я обращала на это внимание. Имею в виду, как мужчина может выглядеть так аппетитно даже в выходной? Все, что я хотела, это оказаться в моей кроватке в дополнительный день недели под названием «отсыпнойдляДжозефиныдень». Он шел между средой и «халявнопончиковым» днем. (Эти дни я бы добавила, если была бы президентом. Просто к сведению).
— Так, ладно, поднимайся. Это недопустимо, — проговорил Джулиан, убирая свой лэптоп и вставая с кушетки.
— Нет! Не увольняй меня! Смотри, я уже печатаю! — я провела по клавиатуре согнутыми в кулак руками, печатая белиберду, которую можно было прочитать как «фывапролджэячсмитьбю».