— Мне не хватало тебя, Коннор.
Вот оно, мгновение, которого он так долго ждал. Надежда, что оно придёт, помогала ему не пасть духом. Но как бы Коннору ни хотелось ответить на чувства Рисы, он знает, что не должен этого делать. Им нельзя быть вместе. Он не имеет права тащить её за собой в сражение — теперь, когда она в безопасности. Но и толкнуть её в объятья Кэма он тоже не может.
Поэтому он сжимает обеими руками её ладонь, однако не слишком крепко.
— Да, мне тоже. — Он говорит это сдержанно, без того жара, который ощущает на самом деле.
Риса всматривается в него; и он надеется, что ей удастся заглянуть за его холодный фасад.
— Всё то, что я говорила в защиту расплетения... ну, ты помнишь — рекламы, публичные выступления, всё такое... Ты же знаешь, что меня шантажировали. Ведь правда знаешь? Они сказали, что нападут на Кладбище, если я не буду выполнять их требования.
— Они всё равно напали на Кладбище, — горько роняет Коннор.
Теперь она встревожена
— Коннор, ты же не думаешь...
— Нет, я не думаю, что ты предала нас, — успокаивает он её. Зайти настолько далеко в маскировке своих чувств он не способен. Чего ему действительно хочется до изнеможения — так это обнять её и не отпускать; сказать, что только мысли о ней давали ему силы продолжать борьбу. Но вместо этого он говорит:
— Многие Цельные погибли в ту ночь. Их нет. И давай больше не будем об этом.
— Теперь ты скажешь, что это я виновата в том, что творит Старки.
— Нет, — возражает Коннор. — За Старки я виню себя самого.
Риса смотрит в пол. Коннор видит, как на её глаза наворачиваются слёзы, но когда девушка поднимает взгляд, выражение её лица бесстрастно. Она в очередной раз надела броню на свою беззащитность.
— Ну, в общем, я рада, что ты жив, — говорит она, забирая у него руку. — Рада, что ты в безопасности.
— В относительной безопасности, — возражает Коннор, — принимая во внимание, что за мной охотятся орган-пираты, «Граждане за прогресс» и Инспекция по делам молодёжи.
Риса вздыхает.
— Кажется, мы никогда не найдём мирного угла...
— Ты уже нашла. — Коннор торопится высказаться, пока у него есть на это силы. — Будь добра, оставайся в этом мирном углу.
Она смотрит на него с подозрением:
— Это ещё что значит?
— Это значит, что ты уже привыкла к спокойной жизни с Ханной и Диди. Зачем от неё отказываться?
— Привыкла?! Да я здесь всего две недели! За это время вряд ли к чему-нибудь привыкнешь. А теперь, когда ты здесь...
Коннор никогда не считал себя хорошим актёром, но сейчас он призывает на помощь все свои таланты в этой области и изображает жуткое раздражение.
— Теперь, когда я здесь, то что?! Собираешься отправиться со мной на битву против системы? С чего ты взяла, что я на это соглашусь?!
Риса теряет дар речи — на что он и рассчитывал. Нанеся этот первый эмоциональный удар, Коннор тут же обрушивает на неё следующий:
— Сейчас всё по-другому, Риса. И то, что было между нами на Кладбище...
— На Кладбище между нами ничего не было, — обрывает Риса, уберегая его от боли очередной лжи и заменяя её другой болью, ещё мучительнее. — Там я тебе только мешала. — Она встаёт как раз в тот момент, когда в дверях нарисовывается Кэм. — Больше мы не станем перебегать друг другу дорогу.
Нижнюю половину туловища Кэм обернул купальным полотенцем, зато верхняя выставлена на всеобщее обозрение. Великолепные кубики на животе и рельефные грудные мышцы. Ну да, думает Коннор, ты явился сюда в таком виде не просто так. Знаешь же, что Риса здесь.
— Я что-то пропустил?
Риса без смущения кладёт ладонь на грудь Кэма, проводит пальцами по тонким линиям, где встречаются разноцветные тона.
— Они были правы, Кэм, — мягко произносит она. — Твои швы прекрасно зажили. Никаких рубцов. — Она улыбается, легонько целует его в щёку и быстрым шагом выходит из комнатушки.
Коннор надеется, что Риса выказывает внезапный интерес к Кэму специально в пику ему, Коннору, но он не уверен. Чтобы не думать об этом, он смотрит на свою приживлённую руку — пусть она отвлечёт на себя его внимание. Он сознательно удерживает пальцы, чтобы те не сжались в кулак. Обычно люди носят свои эмоции на лице; Коннор же носит их на костяшках пальцев, стискивая ладонь как в угрожающем, так и в защитном жесте. Сейчас он фокусируется на акуле: на её неестественно яростных глазах, огромных зубах, мускулистом изогнутом теле. Такая отвратительная и то же время такая грациозная тварь. Он ненавидит свою акулу. Он просто обожает ненавидеть её!
Кэм закрывает дверь и, одеваясь, бесстыдно обнажается полностью. Да пошёл он! Плевать. Кэм весь цветёт улыбками, как будто ему известно что-то такое, чего не знает Коннор.