— Может, еще чашечку?
Соколов отрицательно помотал головой и, чуть пошатываясь, пошел к двери, не протянув руки на прощание.
«Странный какой парень, — думал Олег Матвеевич, затворяя за ним дверь. — Наверное, поругался с женой или с начальством, поддал и пошел для утешения искать свое детство. Хотя как будто от него не пахло… Чудной…»
Три свидания с поэзией
Прослыть поэтом приятно и почетно. Вот почему по редакционным коридорам бродят тоскливые стайки пришлых людей со стихами за пазухой. Их мечта и цель — просунуть в печать свои рифмованные творения (иногда не свои). Еще не признанные миром гении тычутся не в те двери, пока их наконец не посылают по верному адресу — к литсотруднику, специально натасканному отличать чистые бриллианты поэзии от графоманских стекляшек.
Работа у него непростая — народ идет всякий, с разными норовами. Одно удовольствие, например, иметь дело с весельчаком-налетчиком.
Этот влетает в кабинет восторженный и лучезарный.
— Здрасьте вам!
— Привет.
— Стишками вы занимаетесь?
— Я.
— Читайте, завидуйте. По-моему, получилось во! — и протягивает мятый тетрадный листок в линеечку.
Литсотрудник читает:
— Ну как? — сияя, спрашивает весельчак-налетчик. — Ведь правда здорово, признайтесь?
— Действительно здорово, — признает литсотрудник.
— Хоть сейчас в печать? — улыбится налетчик.
— Нет. Это уже было.
— Ну да?! Да я к вам первому! Как написал, так сразу к вам.
— Понимаете, в чем трагедия, — до вас эти стихи уже один раз написал Ярослав Смеляков.
— Не может быть! А у него дальше тоже: «Ее золотые косицы затянуты, будто жгуты»?
— Представьте, и у него так же.
— Ну, дела… Когда же он успел?
— Давненько. Лет тридцать назад.
Весельчак-налетчик ничуть не тускнеет.
— Бывают же такие феноменальные совпадения! Подумать только! А можно я еще что-нибудь накатаю и принесу?
— Валяйте. Катайте. Если вас не затруднит, накатайте, пожалуйста «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты».
— Хорошо, попробую. Чао!
Он смеется весело и нахально. Он знает, что разгадан, но это его не удручает и не пугает. Да и чего ему пугаться? Под суд его не потащат, милицию не вызовут — для этого редакция слишком интеллигентное учреждение.
Чугунок — это совсем другое дело. Он пишет сам, но от этого никому не легче. Наоборот, еще хуже. Чугунок невежествен и бездарен. Его таран — демагогия. Чугунок хмур и серьезен. Смотрит зло и подозрительно. Рот искривлен. На лице написано острое отвращение к редакционному люду.
— Стихотворение тут кому показать можно?
Многоопытный литсотрудник сразу смекает, что ближайшие полчаса будут не самыми радостными в его жизни.
— Садитесь, пожалуйста. Показывайте, что у вас.
Чугунок достает из потасканного школьного портфельчика захватанный, изрядно помятый листок. На нем убористо, без интервалов, натюкано на подслеповатой машинке:
— К большому сожалению, — без малейшего сожаления говорит литсотрудник, — стихи ваши нам не подойдут.
— Это почему же? — глаза у Чугунка сужаются, крылья носа напрягаются, он улыбается страшноватой, соляно-кислотной ухмылкой. — Я, по-моему, славлю успехи нашей промышленности и сельского хозяйства, а также воспеваю красоту родной природы. Вы что, против?
Хотя литсотрудник ждал такого хода, ему делается не по себе. Чтобы не сорваться, он берет дыхание под контроль и, стараясь не частить, объясняет:
— В ваших стихах хромает ритмика, размер. Далее. «Сельская местность» — это канцеляризм, а «местностя» — вообще не лезут ни в какие ворота. Это просто неграмотно. «На них у них» — нагромождение местоимений, невнятица какая-то…