Люк засмеялся. Женщина взглянула на него простодушно, по он заметил, что губы ее горько скривились.
— И вот часа в два-три, — продолжала она, — я сажусь в свою машину и еду куда глаза глядят. Сначала говорю сама с собой. Ты бы послушал меня. «Ни за что не вернусь», — говорю я себе. Ругаюсь последними словами, сигналю старухам, которые едва ноги передвигают. «Паскуда, зараза, испорченная девчонка, — твержу я, — она еще пожалеет об этом». И гоню во весь дух. Ты бы видел мой талон! Еще один прокол, и меня отправят на субботние курсы по борьбе с лихачеством, придется смотреть фильм про женщину, которая остается без головы. Но мне все равно, где быть, лишь бы не дома. Мчусь по дороге и представляю, как муж вернется домой и скажет: «Лидди, где твоя мать? До чего ты довела ее, Лидди!» И ей станет стыдно… А потом я начинаю думать о муже. У меня в самом деле очень хороший муж. От него бегать незачем. Вот я и воображаю, как ночью тайком проберусь в дом и скажу ему: «Слушай, давай удерем вместе. Смоемся». Но я знаю, он не согласится. Ведь непосредственно его это не так уж задевает. Конечно, она действует ему на нервы, но он целыми днями пропадает на работе, а поэтому реже сталкивается с ней и реже совершает промахи. Промахи, вот они-то и бесят меня больше всего. Я чересчур вспыльчива, позволяю себе злиться, спорю с ней… Да мало ли что еще! И если разобраться, то уезжаю я от своей несостоятельности, верно? В конце концов я сбавляю скорость. Начинаю вспоминать прошлое. Когда Лидди была маленькая, она всегда так прямо держалась, в любой толпе узнаешь по прямой, как струнка, спине. А то целый год ела только китайскими палочками. Чик-чик — стучали они по тарелке. Ты бы видел, на что была похожа ее тарелка! Но я не ругала ее. В то время она очень любила меня. Я была по-настоящему хорошей матерью. И она любила меня.
— Может, она и сейчас вас любит, — не вполне уверенно сказал Люк.
— Нет, не любит.
Они миновали указатель с надписью «На Балтимор». За окном простирался бесконечно унылый пейзаж — заросли высокой травы, задние дворы жилых поселков с веревками для белья, мотоциклами, круглыми бассейнами, потом снова заросли высокой травы, как будто пейзаж вращался на гигантском театральном круге.
— В сущности, — сказала женщина, — я езжу до тех пор, пока не вспомню ее такой, какой она была в детстве. Понимаешь? И пока не отыщу свое прежнее «я». Тогда я постепенно успокаиваюсь, сбавляю скорость и к ужину готова вернуться домой.
Люк взглянул на приборный щиток: часы показывали тридцать пять пятого.
— Сегодня сделаю на ужин салат из тунца, — сказала она.
— Прекрасная мысль.
— Чепуха. — Она снова провела по носу костяшками пальцев.
К пяти часам вечера они очутились на окраине Балтимора. Будто въехали в какой-то гигантский механизм, закопченный, гремящий, сумбурный, подумалось Люку. Но женщина не обращала внимания на эту картину и молча, не отвлекаясь, вела машину.
— Когда доедем до Рассел-стрит, скажешь, куда ехать дальше, — сказала она.
— Что?
— Как найти твой дом?
— Хм… Высадите меня в центре, и все.
— Где именно?
— Да все равно где.
Она пристально посмотрела на него.
— Я так близко живу, что…
— Близко от чего?
— Ну, от любого места.
— Слушай, Люк, — сказала она. — Все это очень странно. Ну-ка выкладывай, где твои родители.
Интересно, что она сделает, если он скажет, что сперва ему надо заглянуть в телефонный справочник? Он, дескать, давно не был дома — все лето в лагере или еще где-нибудь, не может вспомнить адреса… Нет, не годится. Но он правда не знал адреса Эзры. Просто был дом, к которому они подъезжали на машине: Коди — за рулем, Люк — на заднем сиденье.