— Эзра!.. — не выдержала она.
— Да, мама?
— Может, на всякий случай проверишь?
— Что проверить?
— Дом, конечно. Проверь, не горит ли где? — Она понимала, ему не хочется, и попросила: — Ну ради меня.
— Ладно.
Она услыхала, как Эзра поднялся с кресла и направился к двери. Похоже, он был в носках; она догадалась об этом по шелестящему звуку шагов. Он так долго не возвращался, что она не на шутку встревожилась. Напряженно вслушивалась в воображаемый рев пламени, но различала только гудки проезжавших мимо машин, мурлыканье радиоприемника, вмонтированного в часы, треньканье велосипедного звонка под окном. Но вот Эзра вернулся, на лестнице раздались его тяжелые неторопливые шаги. Он не спешил, ничего страшного не произошло.
— Все в порядке. — Эзра снова уселся в кресло.
— Спасибо, сынок, — покорно поблагодарила она.
— Не за что.
Она услышала, как он взял журнал.
— Эзра, — окликнула она, — знаешь, о чем я подумала? Ты проверил подвал?
— Разумеется.
— Спустился в самый низ?
— Да, мама.
— Меня беспокоит, как работает котел.
— Прекрасно, — сказал он.
Значит, все в порядке. Ему можно верить. Мысленно пройдя из конца в конец по всему дому, Перл успокаивала себя, с гордостью отмечая, в каком порядке она его содержит. Заслонка в печи задвинута — от холода. Водосливы прочищены, краны плотно закручены. Однажды, услышав шипение воды, она, почти слепая, сама туго затянула гайку. Участок перед домом подметен, крыша не протекает, холодильник мирно урчит на кухне. Все содержится как положено по инструкциям.
— Эзра, — позвала она.
— Да, мама.
— Помнишь мою записную книжку, ту, в письменном столе?
— Записную книжку?
— Слушай внимательно, Эзра. У меня только одна записная книжка. Не маленький красный блокнот для телефонов, а черная записная книжка в моем столе, в ящике для письменных принадлежностей.
— Понял.
— Я хочу, чтобы всех, чьи адреса там записаны, пригласили на мои похороны.
Воцарилось тягостное молчание, будто она произнесла нечто неприличное.
— Похороны? — переспросил Эзра. — Ты же не умираешь, мама.
— Конечно, нет, но когда это случится…
— Давай не будем…
Она замолчала, набираясь терпения. Он что, думает, она будет жить вечно? Это было бы так утомительно. Но Эзра верен себе.
— Я хочу, — повторила она, — чтобы пригласили всех… Ты слушаешь меня? Всех, кто записан в моей книжке.
Эзра молчал.
— Она лежит в ящике с письменными принадлежностями.
— В ящике с письменными принадлежностями, — повторил Эзра.
Наконец-то до него дошло. Он молча перевернул журнальную страницу, но Перл знала: он все понял.
Записная книжка совсем истрепалась, подумала она, пахнет мышами, бумага крошится под пальцами. Она пользовалась ею задолго до того, как стало плохо с глазами. Там была записана Эммалин, а ее нет в живых вот уже более двадцати лет. Миссис Симмонс тоже скончалась — в Сент-Питерсберге, штат Флорида, умерла и вдова дяди Сиуарда, а может, и его дочери тоже. Подумать только! Все, кто записаны в этой книжке, уже в могиле. Все, кроме Бека.
Она вспомнила, что его адреса занимали целую страницу — она вычеркивала их, город за городом, но продолжала вписывать все новые и новые, вплоть до последнего, считая, что в чрезвычайных обстоятельствах ей может потребоваться его помощь. Какие чрезвычайные обстоятельства она имела в виду? Трудно представить себе, что присутствие Бека могло бы хоть что-то облегчить. Вот бы увидеть его лицо, когда он получит извещение о ее похоронах. «Приглашение, — скажет он и изумленно воскликнет: — Надо же! В конце концов она первая оставила меня. Вот приглашение на ее похороны». Она отчетливо услышала его голос и засмеялась.
Пришел доктор и, чтобы согреться, постучал несколько раз ногой об ногу.
— Разве идет снег? — спросила она.
— Снег? Ничего подобного.
— Почему же вы так стучите ногами?
— Просто замерз. — Он присел на край ее кровати. — Ну и холодище, ноги прямо закоченели. Мои колени — как барометр; сегодня ночью ударит мороз.
Она отмахнулась от его болтовни.
— Послушайте, — сказала она, — вас вызвали по недоразумению.
— Неужели?
— Я действительно чувствую себя хорошо. Может, и приболела немного, но сейчас мне гораздо легче.
— Ясно, — кивнул он и заледеневшими сморщенными пальцами нащупал пульс на ее запястье. (Он был почти ровесником Перл и собирался оставить практику.) Несколько минут он считал ее пульс, потом спросил: — И давно это началось?