— Что случилось? — крикнула Перл из столовой.
— Ничего особенного, — сказал Коди. — Эзра опять разбил стекло.
Как-то в конце недели отец не приехал домой. Не приехал он и на следующий уикенд. И на все последующие. Короче говоря, однажды утром Коди проснулся с мыслью, отчего отца так давно не было дома. Нельзя сказать, что Коди сразу заметил это. Мать ничего не говорила. Коди, как шпион, украдкой изучал ее покрытое морщинками лицо, отсутствующий взгляд, наблюдал, как она нервно потирает руки. Его раздражало, что он напрочь забыл, когда же отец появлялся дома в последний раз. Пытаясь разгадать причину исчезновения Бека, он вспоминал только ничего не значащие случаи, расплывающиеся от бесконечных повторений одного и того же: трапезы, прерываемые ссорами или тем, что Эзра разливал молоко; поездки за город, когда отец сбивался с дороги, а мать сердито и нетерпеливо выговаривала ему за это. Он припомнил, как однажды у них прорвало отопительную батарею и отец беспомощно набросил на нее свой пиджак. «О боже!» — только и сказала мать. Но все это было давным-давно. Коди обшарил все уголки и закоулки дома в поисках следов отцовских причуд — вывертов, как их называла мать. В доме оставались бадминтонные ракетки, сачок для ловли бабочек, лук со стрелами, фотоаппарат с испорченной вспышкой и коробка для обуви, наполненная иностранными марками в прозрачных конвертах. Однако эти вещи не говорили ни о чем. Тревогу вселяла отцовская половина комода: пустой ящик для носков, пустой ящик для нижнего белья, в ящике для рубашек — одна ненадеванная, подаренная детьми на день рождения, когда ему исполнилось сорок четыре года, и целый набор пижам, но ведь он всегда спал только в нижнем белье. В шкафу болталась вешалка со старыми выцветшими галстуками, изношенными и грязными, и стояла пара истрепанных ботинок с загнутыми вверх носами. Брат и сестра Коди были удивительно беспечны — они порхали как птицы: Эзра играл на своей дудочке, а Дженни распевала считалки. Коди казалось, что их головы до отказа забиты всякими дурацкими песенками и для серьезных вещей места там уже нет. «Тетя Сью форсила вовсю: галоши на туфлях носила Сью», — распевала Дженни. Ее слабый, невыразительный голосок, непослушно разлетающиеся косички почему-то успокаивали его. Может, все не так уж и плохо, если она беспечно скачет по дому со своей растрепанной прыгалкой. Значит, ничего страшного.
Вдруг в один из субботних дней Дженни сказала:
— Я беспокоюсь о нашем папе.
— Почему? — поинтересовался Коди.
— Коди, — произнесла она как взрослая, — ты же видишь, он больше не появляется дома. Наверное, он ушел от нас.
— Не говори глупостей.
Дженни посмотрела на него с таким странным спокойствием, что он смутился и промолчал. А она повернулась и вышла на веранду. Он услышал скрип деревянной качалки, когда она садилась в нее. Но петь Дженни перестала. В доме воцарилась тишина. Единственным звуком был стук материнских каблуков над головой — мать ходила взад и вперед по комнате, разбирала белье.
Даже Эзра не свистел на своей дудке. Интересно, куда же он девался? Коди поднялся в спальню матери. Она складывала простыни.
— Ты что делаешь? — спросил он.
Мать пристально посмотрела ему в глаза. Он уселся на стул и стал наблюдать за ней. На матери был домашний халат — самый его нелюбимый: кремовый, с темно-красными пятнами, похожими на мазки кистью, и с треугольными подплечниками, которые отстегивались перед стиркой. Коди часто хотелось украдкой их выбросить. В этом халате с могучими плечами мать выглядела просто устрашающе. На ногах у нее были босоножки и белые носки. Она ходила от бельевой корзины к кровати и стопками раскладывала белье. Отцовского белья не было.
— Когда вернется папа? — спросил он.
— Наверное, скоро. — Мать смотрела куда-то в сторону.
Коди огляделся и впервые заметил, какой у них бедный и убогий дом. На комоде — ни единого флакона духов, ни единой фарфоровой безделушки. На стенах — ни одной картины. Даже на ночных столиках пусто. Но он знал: во всех ящиках в этой комнате белье и одежда разложены с безупречной аккуратностью. Не только рассортированы, но и подобраны по цвету — белый переходил в пастельные, затем и в более темные тона; гребни и головные щетки лежали на своих постоянных местах, перчатки, аккуратно свернутые парами, напоминали ряд сжатых кулаков. Кто же мог вынести такое? Он вздрогнул и выпрямился. Мать подошла и погладила его по голове.