Дженни наблюдала, как Эзра достает из комода майки, почти все дырявые. (Почему-то у него всегда был сиротский вид.) Он стал совсем взрослым — крупный, ширококостный мужчина, — только лицо с широко раскрытыми глазами, пушком на щеках и нежными губами школьника еще оставалось по-детски округлым. Волосы — будто слои шелка, от желтого до бежевого. Дженни знала, за ним постоянно бегали девчонки, но он был чересчур застенчив и, возможно, даже не замечал этого. Он шел по жизни рассеянно и задумчиво, словно решая в уме какую-то сложную математическую головоломку. Казалось, стоит ему найти ответ, и он тут же вскинет голову. Увы, ответа он не находил.
— Когда я уеду, — сказал он Дженни, — заходи иногда в ресторан Скарлатти.
— Зачем?
— Ну просто так, поговорить с миссис Скарлатти. Узнать, все ли у нее в порядке.
Миссис Скарлатти уже много лет была без мужа, если такой вообще когда-то существовал, а единственный ее сын недавно погиб на войне. Дженни понимала, что живется ей, видимо, очень одиноко. Миссис Скарлатти, мрачная яркая женщина, одевалась по последней моде, точно бросала вызов обитателям окрестных кварталов. Дженни чувствовала себя оскорбленной. Как же она будет с ней разговаривать? Но для Эзры Дженни была готова на все. Она кивнула в знак согласия.
— И с Джосайей тоже, — добавил Эзра.
— С Джосайей?!
Это было еще труднее, просто невозможно, честно говоря. Джосайя Пейсон, друг Эзры, двухметровый верзила, дерганый, с бессвязной речью… Каждому известно, что у него «не все дома». В школе его вечно дразнили, а заодно и Эзру, допытывались у Дженни, почему ее брат водится с таким придурком. Мол, яснее ясного: Джосайе место в «психушке» и надо его туда упрятать.
— Я не могу разговаривать с Джосайей, — сказала Дженни. — У него же ничего не разберешь.
— Разберешь, — успокоил сестру Эзра. — Ведь он же говорит по-английски, правда?
— Но он тараторит, бормочет, заикается.
— Это когда его дразнят. А так он вполне нормальный. Вот если бы мама разрешила хоть разок позвать его к нам домой, ты бы увидела, что он совершенно нормальный парень. Не глупее нас с тобой, а может, даже умнее.
— Ну, тебе лучше знать… — сдалась Дженни.
Однако Эзра ее не переубедил.
После отъезда Эзры Дженни вдруг пришло в голову, что говорил он с ней исключительно о чужих людях. Ни слова о том, чтоб позаботиться о матери. Может, он считал, что Перл позаботится о себе сама. Она и впрямь была весьма самостоятельным человеком. А между тем, проводив Эзру, мать как-то сникла. И все медлила, все не сдавала его комнату.
— Я знаю, деньги нам не помешают, — сказала она Дженни. — Но сейчас я просто не в силах. Комната еще хранит его запах. Вот разве что проветрить… Понимаешь, он как будто до сих пор живет там. Заглянешь, а в воздухе что-то теплое. По-моему, с жильцом надо повременить.
Так они и жили вдвоем. Ошеломленная пустотой большого дома, Дженни чувствовала себя еще более невесомой. Когда после полудня она возвращалась из школы, мать была на работе. Дженни открывала дверь и осторожно входила в дом. Иногда, едва переступив порог, улавливала в глубине дома какое-то словно бы внезапно возникшее или прервавшееся движение. Сердце громко стучало, она замирала, настороженная, как лань, но страхи ее были напрасны. Закрыв дверь, она поднималась к себе в комнату, включала настольную лампу и переодевалась. Аккуратная, старательная девушка, она вешала платья в шкаф, следила за своими вещами, педантично раскладывала на письменном столе тетради, карандаши, учебники, потом поправляла настольную лампу. Потом принималась за уроки и методично выполняла все домашние задания. В мечтах она видела себя врачом, а это означало, что придется добиваться стипендии. Последние три года в средней школе у нее были сплошь отличные оценки.
В пять вечера Дженни спускалась вниз и чистила картошку или жарила курицу (Перл оставляла на кухонном столе записку, что надо сделать). А вскоре появлялась и сама Перл.