Она готовила у заляпанной плиты на высоких ножках, овощи промывала в пожелтевшей раковине, задрапированной от края до полу ситцем; тарелки расставляла на столе, изрезанном инициалами чужой семьи.
— А теперь, дети, — сказала она, — каждый возьмет себе вилку и ложку…
— Ты дала Джейкобу больше горошка, чем мне.
— Она дала тебе столько же.
— Нет, не столько.
— Нет, столько.
— Нет, не столько.
— На, возьми, я его вовсе даже и не люблю.
— Где же Слевин? — спросила Дженни.
— А кому он нужен, этот старый ворчун Слевин?
Зазвонил телефон. Вошел Джо с малышкой на руках.
— Это твой телефонный секретарь, — сказал он. — Они хотят знать…
— Сегодня не моя очередь. Сегодня ночью дежурит Дэн. Почему это они звонят мне?
— Я тоже так думал, но они говорят…
Джо неторопливо вышел из комнаты, а минуту спустя вернулся и сел за стол с малышкой на коленях.
— Вот ее мясо, — мимоходом сказала Дженни, — ее ложечка лежит…
Она вышла из кухни, поднялась на второй этаж и, запрокинув голову, крикнула:
— Слевин!
Ответа не последовало.
Задыхаясь, Дженни быстро поднялась на третий этаж. Мама права, я совсем не в форме, подумала она. Мама все время твердит: «Ты совсем перестала следить за собой, Дженни. Преступление — с твоей внешностью так относиться к себе». В самом деле, вид у нее изможденный, усталый, кожа на лице нездорового желтоватого оттенка, брови разрослись, широкие смешливые губы стали сухими и коричневыми, она перестала их красить. А волосы! «Куда девались твои прекрасные волосы?» — причитала мать. А когда они были прекрасными — так, густая копна с пробивающейся сединой и выстриженной челкой. «Ты же была такая красивая», — говорила Перл, а Дженни смеялась. Ну и что хорошего это ей дало? Она с удовольствием думала, что изводит свою красоту, так сказать, расходует ее. От этой мысли она получала удовлетворение, как хозяйка, старательно опорожняющая банку с продуктом, который пришелся ей не по вкусу, — она никогда больше его не купит, но выбросить остатки рука не поднимается.
С трудом переводя дух, Дженни добралась до третьего этажа, отведенного старшим детям. Здесь, на чужой территории, воздух был спертый, как на старом чердаке.
— Слевин! — окликнула она и постучала в его комнату. — Иди ужинать, Слевин!
Она приоткрыла дверь, заглянула внутрь. Слевин лежал на неубранной кровати, прикрыв локтем глаза. Между поясом джинсов и краем майки виднелся рыхлый живот. Слевин был в наушниках, потому и не слышал ее. Она подошла и сняла с него наушники. Тихо зазвучала песенка «Мы с Бобби Макги» в исполнении Джанис Джоплин. Слевин заморгал, будто только что проснулся, и с удивлением посмотрел на нее.
— Ужинать пора, — сказала она.
— Я не хочу есть.
— Как «не хочу»? Это что за разговоры?
— Честно, Дженни, неохота вставать.
Но она уже стащила его с кровати и теперь ставила на ноги. Крупный мальчишка, почти с нее ростом и много тяжелее, но кожа до сих пор нежная, гладкая, точно у младенца. Упершись ладонями Слевину в поясницу, она подтолкнула его к двери.
— Ты единственный, кого мне приходится чуть ли не на руках тащить к столу, — сказала она. И пока они спускались по лестнице, напевала:
— Ну правда, Дженни, — сказал Слевин.
Они вошли на кухню. Джо, сложив руки над головой малышки, протрубил:
— Тра-ра-ра! Наконец-то он пожаловал!
Слевин тяжело вздохнул. Но остальные даже головы не подняли.
Усевшись за стол, Дженни с удовлетворением оглядела свой выводок. Пока все идет хорошо, подумала она, даже у старших, которые поначалу встретили ее опасливо и недружелюбно.
А в следующий миг ее охватила тревога: она вдруг поняла, что так будет всегда. Взвалила на себя всех этих детей, выправила их исковерканные жизни, медленно, но верно завоевала их доверие — и теперь совесть не позволит их бросить. Она увязла здесь навеки.
— Как хорошо, что мы живем дружно, — сказала она Джо.