— Извините, — сказала она детям, — вы мне мешаете.
Они пропустили ее слова мимо ушей. Их внимание было приковано к доске.
— Кем я буду, когда вырасту? — спросил Джейкоб и осторожно положил пальцы на стрелку. — Зажиточным джентльменом среднего класса, среднего достатка из среднего класса или незажиточным из среднего класса? Кем я буду?
Дженни рассмеялась, Джо бросил на нее пристальный взгляд, резко повернулся и вышел из кухни.
По телевизору передавали вечерние новости. С военными почестями хоронили одного из членов экипажа вертолета, погибшего в Лаосе. Родителям — седовласому мужчине с квадратной челюстью и его хрупкой жене — подали сложенный мягким треугольником американский флаг. На женщине был изящный бежевый плащ и короткие белые перчатки. Она приняла из рук военного американский флаг. Муж отвернулся и зарыдал, не захотел сказать даже нескольких слов в микрофон, который кто-то совал ему. «Сэр! Сэр!..» — настаивал репортер. Рука в белой перчатке протянулась и взяла микрофон. «Мне кажется, мой муж хочет сказать… — произнесла жена с легким южным акцентом, — что мы благодарим всех, кто собрался здесь. Мы уверены — это не сломит нас. Мы сильные люди, и у нас все будет о’кей».
— Брехня, — сказал Слевин.
— А я и не знала, что ты интересуешься политикой, — заметила Дженни.
— Я не интересуюсь политикой. Но это все брехня, — повторил Слевин. — Она должна была сказать: «Уберите ваш вонючий флаг! Я протестую! С меня хватит».
— Ну ладно, ладно… — примирительно сказала Дженни. Она разбирала фотографии, которые ей дал Эзра, и, вытащив одну из них, подала Слевину, чтобы отвлечь его. — Вот посмотри. Это твой дядя Коди, когда ему было пятнадцать лет.
— Он мне не дядя.
— Очень даже дядя.
— Если по-настоящему, то не дядя.
— Ты бы не говорил так, если бы знал его. Он бы тебе понравился, — сказала Дженни. — Что бы ему заехать к нам погостить! Он такой… неродственный, что ли, не знаю. А вот смотри, — она протянула ему другой снимок, — правда, моя мама красивая?
— По-моему, она похожа на ящерицу.
— Ну, знаешь ли, когда она была девушкой… До чего грустно… Знаешь, какая она была тогда беспечная…
— Она всегда забывает мое имя, — сказал Слевин.
— Но она же старенькая.
— Не такая уж старая… Она просто показывает, что я ничего не стою. Старая грымза. Сядет во главе стола, положит руки рядом с тарелкой — а на тарелке кусок хлеба — и зыркает во все стороны: туда-сюда, туда-сюда, как вращающийся вентилятор. Ждет, чтобы ей масло передали. Никогда не попросит, слова не вымолвит, пока ты или отец не скажете: «Не передать ли вам масло?» И она: «Ах, благодарю», как будто только и ждала, когда вы наконец догадаетесь это сделать.
— У нее была нелегкая жизнь.
— Хоть бы раз можно было поесть спокойно, чтобы не передавать ей масла.
— Знаешь, Слевин, ведь она воспитывала нас одна, — сказала Дженни. — Думаешь, ей легко было? В один прекрасный день отец ушел из дома, бросил ее. Мне было всего-навсего девять лет.
— Правда? — Слевин внимательно посмотрел на нее.
— Бросил ее навсегда. С тех пор мы его ни разу не видели.
— Вот сволочь, — сказал Слевин.
— Что поделаешь! — вздохнула Дженни и вернулась к фотографиям.
— Ну что за люди! Так и норовят обдурить.
— Не преувеличивай, — сказала Дженни. — По правде говоря, я теперь даже не помню, как он выглядит. Я бы не узнала его, если бы мы встретились. А мама все выдержала. Все обошлось. Вот посмотри, Слевин, какая у Эзры здесь старомодная стрижка.
Слевин пожал плечами и переключил телевизор на другую программу.
— Видишь, какая я была в твоем возрасте? — Дженни протянула ему свою фотографию, в клетчатом берете.
Он посмотрел и нахмурился.
— Кто это?
— Я.
— Нет, не ты.
— Уверяю тебя, я — в тринадцать лет. Мама пометила на обороте дату.
— Это не ты! — сказал он. Голос у него был необычно высокий, как у маленького ребенка. — Это не ты! Ну сама погляди! Как из концлагеря… Анна Франк! Кошмар! Ужас какой-то!
Удивленная, она перевернула снимок и еще раз посмотрела на него. В самом деле, фотография не особенно удачная: темноволосая маленькая девочка с худым настороженным лицом. Но не настолько ужасная, как он говорит.
— Ну так как же? — спросила она, снова протягивая Слевину снимок.
Он отпрянул.
— Это кто-то другой. Не ты. Ты всегда смеешься, всегда веселая. Это — не ты.
— Ну ладно, будь по-твоему, — сказала она и принялась рассматривать остальные карточки.