Люк опустил глаза. Зачем она рассказывает о таких вещах?
— И если мы ссорились, — продолжала она, — ты должен знать, Люк, виноват в этом был не он. Ну кто я такая? Подумаешь — девчонка с фермы из захолустного округа Гаррет. Почти совсем неграмотная, да и поладить со мной не так-то легко. Я человек нелегкий. Ты не должен его винить. Однажды — ты еще ходил в детский сад и наверняка не помнишь — я забрала тебя и ушла от него. Сказала, что он меня не любит и никогда не любил, а женился на мне назло своему брату, которому всегда завидовал. Я обвинила его во всех смертных грехах, а когда он ушел на работу, взяла тебя и отправилась на станцию… Сейчас смешно рассказывать, но тогда мне было не до смеха: пока мы сидели на скамейке и ждали поезда, какого-то солдата вырвало прямо в мою раскрытую сумку. Подошел поезд, а я никак не могла заставить себя слазить в сумку и вытащить билеты, если они еще на что-то годились, не могла заставить себя вытащить деньги, чтобы купить новые билеты. И я, как нищенка, попросила у монашки монетку и позвонила твоему папе. «Коди, — сказала я, — приезжай за мной, я не хочу с тобой расставаться. О Коди, мы так срослись, что, если даже ты и не любишь меня, теперь нам с тобой не разойтись. Я должна вернуться к тебе». Он бросил все и приехал за мной на машине — спокойный, уверенный, в своем замечательном сером костюме, непохожий на других. Ты не помнишь? — спросила она. — Совсем забыл. Ну, вероятно, оно и к лучшему. Знаешь, Люк, когда едва не теряешь близкого человека, с глаз будто пелена спадает! Начинаешь понимать, как много он для тебя значит. Видишь, что нет никого, кто бы хоть немного походил на него, что он незаменим. Он всегда заботится прежде всего о нас с тобой, никогда, ни разу в жизни, не оставлял нас. Когда уезжает по делам на новое место, то всегда вместе с нами, потому что, как он говорит, не хочет быть таким, как его отец: разъезжает повсюду, а о родных и думать забыл. Неправда, будто твой отец возит нас с собой потому, что не доверяет мне. Он по-настоящему заботится о нас. Я часто вспоминаю, как твой папа поцеловал меня тогда в первый раз. «Да, вот именно почти что деверь», — сказал он и поцеловал меня так легко, но так настойчиво и уверенно, как будто не представлял себе, что я могу ему отказать. И теперь я понимаю: тогда-то и началась моя жизнь! А в то время мне это даже в голову не приходило, я и не подозревала, как все это важно. Не знала еще, что один человек может иметь на другого такое влияние.
Но если мать изменилась, если уж изменился сам Люк (стал похож на привидение, как он считал), то Коди не изменился нисколько. Как-никак, он не пережил напряженных дней борьбы со смертью, потому что был без сознания. Он не пережил страха смерти и когда пришел в себя, ведь люди его склада чужды подобных мыслей. Он перенес все с обычным для него равнодушным высокомерием и воинственностью, а теперь беспокойно метался в кровати, ожидая, когда же наконец встанет на ноги.
— Больше всего меня бесит в этой истории вот что, — сказал он Люку. — Когда балка врезалась в меня, я почувствовал удар и боль, понимаешь? Удар и боль. И пока я летел вниз, мне хотелось дать этой балке сдачи, врезать кому-нибудь, и сейчас у меня вроде бы такое же чувство — я все еще жду удобного случая расквитаться. Судиться с ними, требовать компенсации — это ерунда. Единственное, чего я хочу, — вмазать как следует этой балке.
— Мама спрашивает: ты суп будешь? — Люк нервно провел ладонями по ляжкам.
— Нет, не хочу. Какого черта она меня пичкает? Слушай, Люк, если бабушка сегодня опять позвонит, скажи, что я ушел на работу.