— У вас и впрямь получился двухнедельный отпуск, — пошутил Юсси по дороге домой. — Олави верно предсказал.
— Я уж не чаяла живой оттуда выбраться. Когда меня привезли в операционную, я так струсила, что даже молиться не могла. И еще я подумала: врачи, наверное, обидятся, если я стану молиться, решат, вот дура баба, считает, что мы ничего не умеем.
— Да они наверняка ко всему привыкли.
Мать очень устала и выглядела скорее печальной, чем веселой. Когда они наконец приехали, Юсси поднял ее на руки и отнес, почти бесчувственную, в постель, заранее приготовленную Ирмой в проходной комнате.
— Перед поездкой она чувствовала себя гораздо лучше, почти бегала, заметил Юсси.
— Попробуй полежи две недели в больнице. Здоровый человек и тот закачается.
— Хорошо, что сейчас лето, а не зима. Зимой у меня в машине холодно.
— Как ты думаешь, маме здесь будет хорошо? — спросила Ирма.
— По крайней мере, здесь много света, окно большое.
— У Пиркко окно настолько большое, что каждый шаг был слышен, когда мимо проходили. Все казалось, что постоянно приходят гости, а на самом деле никто не приходил. Однажды какой-то старик долго кашлял под окном, ну совсем как наш отец, я решила, что вы приехали навестить меня.
— Нам очень хотелось приехать, но коров ведь не бросишь, оправдывалась Ирма. — Олави звонил вам каждый день, да и Пиркко часто говорила с нами по телефону.
Братья вышли на улицу потолковать. Густой туман от реки стлался над полями, плотная, молочного цвета пелена его окутывала окрестности, но у ручья она вдруг прерывалась, и казалось, что мост висит в воздухе.
— Они хоть как-то поприветствовали друг друга? — спросил Олави.
— Наверное, это уже ни к чему после сорока лет супружеской жизни. Только бы отец лишнего не брякнул.
— Мы предупредили, чтобы он не проболтался ей о диагнозе. Отец пошел к дровяному складу и притащил целую охапку щепок.
— Он что, топить надумал? — ужаснулся Олави.
— Да вряд ли, — успокоил его Юсси.
— Топить посреди лета — это же сумасшествие, — проворчал Олави. Прошлую зиму он нам устроил веселую жизнь. Топил так, будто это не дом, а паровоз, с той лишь разницей, что на месте стоит. Причем не видит ни черта и все время печную заслонку задвигает. Все боится, чтобы тепло не ушло. Того и гляди либо взорвемся, либо угорим.
— Да, трудно вам с ним приходится, — посочувствовал Юсси. — Придется на время перевести его к кому-нибудь из нас.
— Убирать он нам не разрешает, — продолжал Олави. — Редко когда удастся в сауну его спровадить. Пока он моется, Ирма выгребает из его комнаты грязь и нечистоты.
— Надо, надо старику переменить обстановку, — повторил Юсси.
— Да ладно, сейчас не это главное. Поживем — увидим, — махнул рукой Олави.
Они пошли на кухню ужинать. Олави мимоходом заглянул в комнату деда: тот действительно растапливал печь.
— Не рано ли начинаете? Август на дворе. Лучше уж дверь оставлять открытой, из кухни же идет тепло, — посоветовал Олави.
Дед поджег скрученную газету и бросил ее в топку, потом затолкал в самую глубь, поближе к щепкам, едва не обжигая руки.
Олави сел за кухонный стол и включил транзистор. Торжественно зазвучала симфония.
— Ты не знаешь, что это? — спросил он и мгновенно выключил приемник.
— Отнеси маме, пусть она послушает музыку, — предложила Ирма.
— Она же больная, — вставил дед.
Олави и Юсси долго еще сумерничали. Ирма уложила детей, потом заглянула и проверила, как мать, и напоследок обошла все комнаты.
— Дед опять оставил открытой дверь в ее комнату, — сообщила она.
Олави прошел к отцу.
— Закройте дверь. Маме станет плохо от жары, — попросил он.
— Что? Она же больная, — буркнул дед.
Отец был все еще крепкий мужик, ростом с Олави, старость его не согнула. Олави внимательно посмотрел на него, точно в душу хотел заглянуть, но ему показалось, что старик его даже не замечает.
На следующий день Олави отвез приходскому врачу все бумаги матери.
— Медсестра на днях заедет к вам, а бумаги эти пока останутся у меня, хорошо?
— Да, спасибо, — ответил Олави.
Выйдя из церкви, Олави решил навестить могилу Тайсто. На кладбище ветеранов войны удобряли цветы и деревья — белоснежные пенные брызги кружили в воздухе, как снежинки. Кладбище спускалось с холма вниз и почти доходило до русла пересохшего ручья. На противоположном берегу дыбились краны и возвышались дома: строился новый микрорайон. Вдали от города.