В дверь постучали. Он был так глубоко погружен в раздумья, что не услышал стука. Лишь когда хозяйка была уже в комнате, он вскочил и стал искать под кроватью ботинки.
— Вы никуда не уехали, — сказала хозяйка.
— Изменились обстоятельства, — ответил он.
— Тогда добро пожаловать к нам.
— Спасибо, не хочу вам мешать. Рождество — семейный праздник.
— Так ведь вы для нас — свой. Приходите скорее, садимся за стол пораньше, чтобы мальчик вовремя лег спать. Когда в семье маленькие дети, приходится управляться раньше.
Он приоделся — достал белую рубашку, ботинки на кожаной подошве.
Хозяйка накрыла в гостиной, где стояла елка. Супруг сидел в кресле-качалке, на нем был шерстяной норвежский свитер.
— Погода начинает разгуливаться, — сказал Терхо, обращаясь к нему. Как жаль, что все так вышло, мне так неудобно.
— Ну что вы! — ответил супруг.
Хозяйка была в темно-красной юбке и пестром передник какого-то народного костюма. Она вполголоса разговаривала с детьми и подавала на стол. У нее были толстые губы, причем она сильно накрасила их. Сама она была дородной брюнеткой, отчего создавалось впечатление, будто яркие цвета для нее — нечто неотъемлемое. Дочь была похожа на мать.
Хозяйка положила мальчику картофельного пюре. Мальчику было полтора года. Он размахивал куском ветчины, зажатым кулаке.
— У него непременно должно быть что-то в руке, когда он ест, иначе ничего не выходит, — пояснила хозяйка.
— Начнем, — сказал хозяин и протянул корзинку с хлебом. Они начали с ветчины, затем был рулет с картошкой и брюквой, лососина. Наконец добрались до вымоченной трески, и тут к ним присоединилась хозяйка. Мальчика спустили на пол погулять. Когда принялись за рисовую кашу, хозяйка указала пальцем на край плошки:
— Берите отсюда, берите, берите.
Там оказалась миндалина. Обнаружив ее у себя во рту, он покраснел. Хозяйка торжествовала. Ему было неловко, но настроение у него поднялось.
— На счастье, — с улыбкой сказала хозяйка. — Через год увидим, что это вам принесет.
— Я не верю в приметы.
— А я ничего и не говорю, просто через год увидим. Разумеется, по вас и так видно. Безо всякой миндалины.
Он покраснел еще больше и успокоился, лишь когда хозяин начал рассказывать о том, как в студенческие годы ему пришлось жить в семье, где было трое почти взрослых дочерей. За рождественским столом миндалина досталась ему, но он ничего не сказал и лишь прикрыл миндалину ложкой. Так он заставил сестер налечь на кашу. Девушки заспорили, что миндалины нет, а мать уверяла, что есть. Девушки, сетуя, наперегонки уничтожали кашу. Копаться в блюде им не позволили. Когда каша была съедена, он открыл миндалину. Его готовы были растерзать, такая ярость на них нашла. «Самая сердитая уберет со стола», — сказал хозяин.
— Что он там несет? — спросила хозяйка.
— Рассказываю одну старую историю. Так, чисто мужской разговор.
— Можно зажечь елку? — попросила девочка.
— Елку, а не свечи? — попытался пошутить Терхо.
— Можно, если мать справится, — сказал супруг.
— Нет уж, увольте.
Хозяин зажег свечи. Хозяйка села и предложила спеть.
— Мы никогда не слушаем радио на рождество — весь этот вздор.
Затянули «Ужель настало лето посреди зимы…» и «Ангел небесный…»:
Хозяйка пела хорошо, хозяин не пел вовсе — просто сидел в кресле-качалке с мальчиком на коленях и качал его. Девочка стояла и слушала. «Пой, пой», — время от времени, в паузах, говорила ей мать, и так быстро, что это никак не мешало петь. Терхо пел хорошо, они пели дуэтом, и весь конец песни хозяйка не стесняясь смотрела ему в глаза. Он чувствовал, что стал ей совсем близок, но близок издалека. Он подумал об Эйле, и ему пришло в голову, что он не знает, умеет ли она петь. Эйла никогда не пела при нем. Но это у нее могло быть только от робости.