Тёзка
Как будто вчера было.
Маленькая детская рука в моей ладони.
— Ну, как зовут-то тебя, гном?
— Коля, — робко произносит мальчик и тянет руку назад; я некоторое время с улыбкой крепко держу его, не отпускаю.
— Тёзка, значит. Молодец. А лет сколько?
— Пять.
— Ну! Я думал, три. Ты чего такой маленький-то?
Он легко вздыхает и снова тянет руку к себе. Я отпускаю его и поворачиваюсь к тётке.
— Не кормят его тут, что ли.
— Болел, — недовольно роняет тётка Нюра, вешая пальто в сенях. — Три раза воспаление лёгких, еле выходили. Ну ладно, чего тут стоять, давай проходи.
Я раздеваюсь, снимаю сапоги, прохожу в дом. Здесь сухо, тепло, хотя и не очень чисто. Но после холодного осеннего дня, после долгого перехода под мелким упорным дождём.
Моя скольки-то-юродная сестра Тонька раскинулась в комнате на разложенном диване пьяная. С ней рядом в позе покойника лежит её муж. Вытянулся прямо, руки на груди крестом. Нос его — острый, хищный — торчит кверху. Кажется, мужик даже и не дышит. Лежит себе совсем тихо, лишь бы никто его не трогал.
Рядом, на старой пыльной табуретке — баян с плотно, сурово сжатыми мехами.
Вчера тут, видимо, что-то праздновали до полусмерти, теперь вот отсыпаются все.
Мне особого дела нет. Я приехал посмотреть деревню, дом, где давно уже не был. В последний мой приезд здесь не было ещё и этого хрупкого, полупрозрачного мальчика с тремя воспалениями лёгких. Много времени прошло.
А я вот только из армии вернулся — весёлый, здоровый, мне всё на свете хорошо.
Иду на кухню, к печке, прижимаюсь боком к давно знакомым изразцам с цветочками. По моей спине катится волна сладкой дрожи. Тепло. Наконец-то.
Тётка Нюра, приехавшая со мной из города, начинает хлопотать по хозяйству. Она часто бывает здесь, почти каждые выходные.
Коля заглядывает в кухню. Я подмигиваю ему:
— Чего прячешься, гном?
Он быстро исчезает. Я смеюсь.
В большой сумке, привезённой нами из города, лежат несколько бутылок водки, которую теперь, по гнусным карточным временам, достать почти невозможно. В деревнях все давно уже пьют только самогон. Бывает, что и травятся разной гадостью.
Когда-то я прожил здесь несколько счастливых детских лет.
— Мама, вставай, к нам гости приехали!
Из комнаты слышится хриплый со сна женский голос:
— Счас, счас, Коляныч.
— Тонька, да вставай ты, — кричит тётка Нюра, — я тебе такого гостя привезла!
— Кого там ещё.
— Пастушонок-то наш!
— О-о-о.
Слышится визг диванных пружин, тяжёлый топот. В дверях появляется крупная, высокая женщина в длинной ночной рубашке, нечёсаная, неумытая, с прищуренными узкими глазами. Так бы, может, и не узнал её. И всё-таки это она, Тонька, с которой играли тут в наши детские игры. Она на три года старше. Теперь взрослая женщина, мать семейства.
— Колька!
Бросается ко мне, крепко обнимает, целует в губы. От неё несёт перегаром, немытым телом, но почему-то сейчас всё это мне приятно и радостно. Это ужас как волнует.
В дверях появляется мальчик и недоумённо смотрит на нас. Тонька не отпускает меня, тискает, прижимает к своей большой груди. Я смеюсь:
— Тонька! Сейчас муж-то встанет — чего скажет?
— Этот? Да ему-то что! Выпьет стопку — и опять на боковую! Хоть меня тут.
Она легко произносит грязное слово, смеётся и опять целует меня в губы. Смотрит восторженно, как будто я прилетел с Марса.
— Пастушонок ты наш!
Да, бывало, пас я тут коров. Комбикорм из корыта вместе с телятами ел. А было мне. да примерно вот как сейчас этому новому Коле.
С трудом отрываюсь от Тоньки, сажусь к столу, закуриваю.
Женщины начинают хлопотать вдвоём. Выставляют на стол водку, продукты. Тонька бежит топить баню, усмехается мне деловито: ох, попаримся! Ты подожди немного.
Ладно, подожду.
…проснулся в ужасе, было темно, ничего не разобрать. Во сне видел что-то невообразимо отвратительное, и оно гналось за ним. Еле убежал, спрятался, но не успел отдышаться, как оно опять вывернулось из-за угла…
Робко потянулся руками, нащупал что-то мягкое, но что?.. Готов был закричать уже, и тут в темноте зашипело, проскочила яркая вонючая искра и возникло пламя. Тогда в его приторном оранжевом свете появилось страшное морщинистое лицо. Женщина, жестко прищурившись, вглядывалась в темноту — и вдруг улыбнулась. Лицо её мгновенно изменилось, просветлело. Он узнал бабушку.
— Ба-а!.. — протянул руки, обнял её, склонившуюся над ним, заплакал, как трехлетний малыш.