Как-то они здесь ходят без обуви — значит, и я смогу. Терпи.
Иду в сарайку, где болеет и ждет своей участи кабан.
Здоровенный хряк, килограммов в сто пятьдесят, гуляет по загону и иногда пробует поддеть рылом доски. Меня встречает грозным храпом и бешеным блеском глаза, в полутьме пылающего чудовищной адской розой. Стоит этак боком. Готов, чуть что, броситься и терзать. При малейшей моей неосторожности.
На больного что-то не очень похож. Скорее, бешеный.
— Боря, Боря. — говорю притворно ласковым голосом.
Он не верит мне, он хорошо знает, зачем я пришёл. Отходит в дальний угол, нервно потрясывая толстыми розовыми ушами. Внезапно всей своей тушей кидается на калитку загона. Доски трещат, прогибаясь. Я отскакиваю к стене. Совсем недалеко. Хряк, просунув морду между досок, визжит так страшно, что хочется бежать не только из сарайки, но и из этой деревни навсегда. Огромные оскаленные клыки светятся нежнейшим рафинадом.
Да, этого пора убивать.
Чуть не упал — под ногами что-то лежит, мешается. Небольшое, очень удобное полено. Ага. Поднимаю его и несильно бью кабана по морде.
— Брысь, гадина.
Теперь отскакивает в сторону он. Я ещё разок замахиваюсь для острастки. Кабан забился в дальний угол. Не ожидал, что его так угостят. Привык, видно, всех подряд пугать. Привык с бабами воевать.
Возвращаюсь в дом. Там уже всё готово: на столе огромная чугунная сковорода с жареной картошкой, солёные огурцы, капуста. Саня вышел из своей комнаты, сел на табуретку возле стола, сгорбился. Тонька в мягкой вязаной кофте чуть не по колено и в валенках сидит рядом с мужем. Маленький Коля крутится возле стола, ему интересно.
Тётка Нюра говорит:
— Ну, давайте, ребятки, пообедаем.
Мы все усаживаемся за стол, поднимаем стопки.
— За встречу!
Саня пьёт, как и раньше, без выражения; два раза ковыряет вилкой в сковороде, закусывает огурцом. Наливает себе вторую стопку, отдельно от всех выпивает. На дне стопки остается несколько капель, и он отдает стопку маленькому Коле. Тот жадно вытрясает остатки водки себе в рот.
Я молчу. Я в гостях. Тётка Нюра тоже почему-то молчит. Наверное, это у них тут — дело обычное.
— Расскажи хоть, Коля, как в армии-то было? — просит Тонька, с радостной гордостью глядя на меня. — Не обижали тебя там, нет?
— Нет. Хорошие ребята попались.
— А ты сам?
— Я? Не, ты чего.
Не рассказывать же им, как там было на самом деле. Всяко бывало. И меня обижали, и я обижал. Всё как везде. Нормально.
— Армия!.. — с недоверием произносит вдруг Саня, качает головой.
— А ты из автомата стрелил, дядя Коля? — спрашивает маленький Коля.
— Какой я тебе дядя? — смеюсь я.
До сих пор никак не привыкну, что меня маленькие дети дядей называют. Двадцать один год, сам ещё вроде пацан.
— Конечно, дядя, — строго говорит Тонька. — Дядя Коля. Так и называй его, сынок.
— Ну, дядя Коля!.. — начинает канючить мальчик, уже слегка пьяный от тех нескольких капель водки. — Ну, расскажи.
— Стрелял, стрелял. И гранаты кидал.
— А из пушки? — врастяжку спрашивает мальчик.
— Из пушки тоже.
— Коляныч, не приставай к гостю, — говорит Тонька сыну. — Дай поесть спокойно.
— Какой он тебе Коляныч?! — вдруг со злостью говорит Саня. — Его зовут Николай, понятно? Николай Александрович!
— Ладно, ладно, Саня, утихомирься, проехали давно, — Тонька ласково треплет Саню по руке, и тот действительно стихает. Непонятно даже, из-за чего вспыхнул-то.
Мы снова наливаем и выпиваем, и снова Саня отдает остатки водки ребенку.
Я иду курить на крыльцо. Саня увязывается за мной.
— Ты что куришь-то? «Приму»? Ну, угости.
— Слушай, а чего ты Кольке водку разрешаешь? — спрашиваю, поднеся ему огонь в комке переплетенных пальцев. — Вредно же. Вырастет — сопьётся.
— А пусть, пусть сопьётся, — неожиданно охотно кивает Саня. — Пусть. Это лучше, чем так жить.
— Как?
— Вот так, — он делает рукой широкий полукруг. — Пусть пьёт — всем легче будет.
— Да ты что? Вырастет парень, после школы в город поедет, в техникум…
Саня глумливо смеётся.
— Не, пусть пьёт. Не надо ему техникума. И мы — пошли давай пить. Много водки привезли, хорошо.
За забором идут две девушки, с интересом смотрят на меня. Вдруг начинают чему-то смеяться. «Смотри, к Сане-доходяге из города приехали!» Потом слышится их задорное пение: «Америкэн бой, уеду с то-бой, уеду с то-бой!..» Щурясь, смотрю на них сквозь сигаретный дым. Они ещё пару раз оглядываются, смеясь. У одной из них — рыжая толстая коса, которая гуляет и вьётся вокруг плеч своей хозяйки. Крепкая, красивая девка, здоровая. Хороша.