Это было самое лучшее время и за всю недолгую Тишкину жизнь. Он делал, что хотел, хозяин относился к нему очень хорошо, а кормил сытно. Да Тишка и сам частенько ловил мышей и лягушек и спокойно поедал их, памятуя о прошлой голодной зиме. Так что, можно сказать, жировал. Целый день он бегал на свободе, не сидел ни на цепи, ни на поводке, ходил даже вовсе без ошейника. По вечерам около костра он вытягивался у ног Сухарева, и тот гладил его и почёсывал ему пузо, а Тишка блаженно воркотал что-то своё, песье. На ночь он вместе с Сухаревым забирался в шалаш и спал, прижавшись к боку хозяина.
И всё бы хорошо, но хозяин что-то начал беспокоить его. Та далекая деревенька с огромной елью вместо колокольни не давала ему покоя. Каждый раз, проходя со стадом по берегу реки, он вёл себя до странности одинаково.
— Здесь, конечно, очень здорово, — негромко говорил он и смотрел в сторону дальнего плоскогорья, — но мне интересно, что там дальше.
Хозяин беспокоился. Беспокоился, не понимая отчего, и пёс.
Сухарев узнал у местных, как называется деревня — Пре-светлое. А можно ли туда дойти? Можно, почему ж нет, только дорога здесь больно петляет, семь загибов на версту. Надо бы туда как-нибудь наведаться, Тихон Иваныч, как ты думаешь? Да легко, отвечал пёс, ты только выбери время. Выберем, обязательно выберем.
Как-то в августе они ночевали на своём излюбленном месте. Тишка, набегавшись за день, виновато помахал хвостом и, ткнув носом в хозяйское колено, забрался спать в шалаш. Отрубился моментально и довольно долго лежал там без движения, как мёртвый. Но вдруг посреди сна в его ноздри вилкой ударил чужой острый запах. Тишка очнулся и подполз к выходу из шалаша.
Хозяин, опёршись локтями на колени и слегка склонившись вперёд, сидел на своём обычном месте, на поваленной берёзе. Костёр уже догорал, пламя растеклось по его краям, оставив тёмную остывшую середину. Хозяин смотрел куда-то сквозь жидкий дым, плывущий над углями. На том берегу костра сидел здоровенный волк. Хозяин и волк очень внимательно смотрели в глаза друг другу.
Тишка раньше никогда не видел волков, лишь пару раз издалека доносился до него этот страшный запах, от которого спазмом перехватывало глотку. Волк был больше Тишки раза в полтора. Тихону сделалось страшно, он заворчал, вылезая из шалаша и медленно приближаясь к хозяину. Тот, не глядя, положил руку на его вздыбленную холку и нетерпеливо похлопал по ней.
— Сидеть, сидеть. тихо, тихо.
Тишка не сел, он принял самую угрожающую позу из своего скудного арсенала и продолжал глухо ворчать. Волк пару раз мельком глянул на него, и это было как удар кнутом, от которого Тишка пригибал голову к земле. Но ничего, голову он снова поднимал. Волчьи глаза горели зелёным, он улыбался своей длинной пастью. Наверное, Тишкины потуги казаться грозным веселили его. Он побыл ещё несколько минут, закончил с хозяином игру в «гляделки» и отступил на два шага от костра. И вдруг волка не стало. Ни шума, ни движения. Мгновенно растворился в лесу, как снежинка, упавшая в воду. Но это не значит, что его нет совсем. Наоборот, он стал водой, он стал всем вокруг. Он стал лесом.
— Ушёл, — сказал хозяин. — Какой матёрый-то был, а, Тиша?
И даже не думай, что мы сегодня будем здесь ночевать, сказал Тишка хозяину. Лично я иду в деревню, а ты как хочешь. Но лучше пойдём вместе, мне тут страшно совсем.
— Ладно, Тиша, пойдём, — сказал Сухарев. Он аккуратно загасил костёр, взял длинную суковатую палку и зашагал в деревню. Тишка путался у него под ногами, боясь отступить хоть чуть в сторону. — Ну, ты давай уже не трясись, стыдно должно быть тебе, такому большому!..
Тишка жалобно повизгивал, виновато оглядываясь на хозяина. Что поделать, это ведь волк, а страшнее волка никого для собаки нет.
Около дома стояла хорошо знакомая Сухареву «четвёрка». Это была машина его старшего сына Петра. Дмитрий Иванович остановился возле неё, зачем-то попинал колесо. Н-да… Понятно было, что сын приехал со срочным делом. Не стал бы он просто так отыскивать среди ночи сельского пастуха в доме полуглухой бабульки. Но вот приехал, разыскал и сидит там уже, и стол разобран и готов к употреблению.
Сухарев вошел с улицы, кивнул старушке, обнял сына. Давно не виделись, лет пять. Из лёгкого на подъём молодого парня сын превратился в плотного, почти толстого мужика с первой сединой.