- Теперь такие сады, - сказал пилот, - на каждой зимовке закладывают.
- И в Капризной есть? - спросил я.
- И в Капризной, - не моргнув глазом, - отвечал пилот.
"Ну, хорошо, - подумал я, - скоро я буду иметь возможность проверить, что у полярников называется шуткой и что это было за яблоко, которое я съел. Может быть, это традиционный "розыгрыш", которому подвергают каждого новичка?"
Ровно через полтора часа полета, взглянув на приборы, пилот перевел машину на снижение.
Я с интересом ожидал, как эта гусеница будет садиться на свои тридцать две ножки.
Но летчик вдруг покачал головой и, нажав какую-то кнопку, вышел из кабины.
- Поземка! -объяснил он.
Пока наш самолет спокойно рассекал морозный воздух, на земле, оказывается, разыгралась настоящая метель.
Тяжелая машина описывала широкие круги над тундрой. Я посмотрел в окошко. При бледном свете тянутой серой кисеей Луны были видны белесые массы, перемещающиеся поперек движения самолета. Это были волны снега, гонимые ветром со страшной силой.
- Ну и что же? - спросил я. - Ведь самолет оборудован для посадки в любых условиях! За чем же остановка?
- Самолет-то сядет, - сказал летчик. - Но... - он посмотрел на меня с сожалением. - Я не имею права садиться в такую погоду с пассажиром на борту. Инструкция запрещает.
Я с удивлением взглянул на летчика.
- Не можем подвергать опасности жизнь пассажира. Ведь это не груз, а человек, - объяснил пилот.
- Но если я не возражаю?
- Все равно, - пилот категорически качнул головой. - Правила на этот счет очень твердые.
- Что же делать? - спросил я.
- Возвращаться в Загорянск, - ответил пилот. По тону его голоса чувствовалось, что эта мысль не вызывала в нем особенного энтузиазма.
Я заявил, что он может делать, что угодно, но я не полечу обратно.
- Тогда... - пилот покосился на крючок, на котором висел брезентовый ранец, - остается только один выход.
- Прыгать с парашютом? Вы считаете, что спуск парашюте не более рискован для пассажира, чем посадка в самолете?
- Абсолютно безопасно, - поспешил успокоить меня пилот. - Раскрывается автоматически. Скорость приземления такая же, как в лифте.
- Ну, хоть, по крайней мере, это интереснее, чем обычный спуск, - сказал я. - Я не возражаю.
Пилот облегченно вздохнул. Видимо, перспектива посадки в метель этой горы ящиков и бочек вместе с пассажиром ему на самом деле не улыбалась.
Но вдруг он помрачнел.
- А как состояние вашего здоровья? - тревожно спросил он. - Инструкция, знаете, на этот счет очень строга. Прыжок с парашютом допускается только в аварийных случаях.
- Не беспокойтесь, - прервал его я. - Прыгать приходилось. Вот даже значок парашютиста, видите? Вообще вы имеете дело не с новичком на воздушном транспорте.
Я немного гордился своим значком парашютиста и специально прицепил его к пиджаку на время перелета. Но и человеческая слабость, оказывается, иной раз может пойти на пользу. ,
Пилот подвел меня к люку в полу кабины и, пока самолет описывал очередной круг, принялся объяснять мне, что я должен делать.
Он тщательно проверил, как я подогнал лямки парашюта, подтянул одну пряжку и поставил меня на крышку люка. Я попросил выбросить меня поточнее. Пилот заверил, что сбросит меня с точностью, с какой конверт опускают в почтовый ящик. Тем не менее он настоял, чтобы я надел на себя рюкзак с аварийным запасом продовольствия, и пристегнул к моему поясу лыжи.
- На всякий случай, - пояснил он. В ответ я мог только пожать плечами. Видимо, этого требовала инструкция, а раз так, спорить было нечего.
Оглядев меня со всех сторон, пилот подошел к стене, где виднелась ручка, похожая на рукоятку тормозного крана в поезде. Он взялся за ручку, и я почувствовал, что пол подо мной проваливается. В следующее мгновение я уже летел к земле.
XIV
14
Морозный воздух охватил меня. Летающая гусеница вывернулась откуда-то сбоку, показала свое колесатое пузо, качнула крыльями и исчезла.
Тьма была прозрачная, словно сотканная из лунного света. Но по мере приближения к земле кисейная муть становилась все гуще.
Сначала я окунулся в то, что мне сверху казалось серой рекой и что было на самом деле струящимся по равнине снегом. Я погрузился в эти струи по шею, снег стал бить мне в лицо, затем я почувствовал под ногами упругое поддающееся дно: это была земля.
... Светлый ореол просвечивал сквозь белую муть неподалеку от меня и выше моей головы. В косых струях снега световое пятно расплывалось, вытягивалось, трепетало, как флаг. От светлого пятна книзу шла узкая тень, в которой я, подойдя ближе, признал столб. Все вместе представляло собой фонарь.
Фонарь стоял в тундре один; вблизи я не мог рассмотреть никаких сооружений, сколько ни таращил глаза.
Возможно, что пилот высадил меня очень точно, в непосредственном соседстве с аэродромом, но мне от этого не было легче. Я видел один фонарь, а остальные, если они и существовали, безнадежно потонули среди метели. Я не знал даже, в каком направлении их искать. От фонаря не тянулось никаких проводов, которые могли бы послужить мне путеводной нитью.
Отцепив парашют и лыжи, я сложил их у столба. После этого я решил предпринять небольшую разведку. Я попробовал продвигаться в разных направлениях до пределов видимости фонаря - дальше отходить я не решался, чтобы не потерять ориентира. Всюду была голая тундра, и ни кустика среди снега.
В конце концов я вернулся к фонарю и решил ждать. Прислонившись к столбу таким образом, чтобы он защищал меня от ветра, я обдумывал положение. Очевидно, пилот радировал о моем спуске и меня ищут. Но попробуй найди человека в пургу, когда в двух шагах ничего не видно. Я не знал, каков был запас продовольствия в моем рюкзаке, но светом я был, во всяком случае, обеспечен. Конечно, этот фонарь заряжен все теми же долго действующими аккумуляторами, которые здесь, в Арктике, как видно, в большом ходу.