Теперь Седьмой пребывал в трансе постоянно – его размышления стали потоком сплошного бреда, текущего из слюнявого рта. Его бедная голова с колтуном каштаново-рыжих волос перекатывалась по матрасу, порой свешиваясь вниз и ударяясь об пол.
Почему док от него не избавился? До последнего надеялся, что сможет вернуть его в адекватное состояние? Верил, что сломался не сам Седьмой, а какая-то ошибка закралась в финальную смесь Препарата? И вместо «слияния сознательного и бессознательного» приключилась психическая катастрофа, которую ещё можно исправить? Но Седьмой медленно умирал, и надежды дока таяли на глазах. Нет, почему Толь от него не избавился, как от остальных «неудачных»?
Далеко не у всех подопытных скрытые таланты были качеством положительным и вообще как таковыми талантами. К ним, например, сложно было отнести самозабвенное выдавливание прыщей, сковыривание нарывов, выщипывание бровей и ресниц, а то и поедание фекалий. От таких «мальчиков» сразу избавлялись. На их место приходили другие, занимая очередь в хвосте длинной вереницы «пациентов». Так, собственно, Первый и стал Первым, а Седьмой – Седьмым, и была между ними цепочка промежуточных номеров, ранжированных по силе умений.
У Первого был особый талант. Талант убивать. И об этом он узнал, когда к нему начали возвращаться воспоминания. Он видел во сне, как ломаются кости, раскалываются черепа, глаза вываливаются из орбит, а чьи-то напряжённые руки бьют, душат и вырывают жилы. Его руки. Руки Первого, налившиеся силой, покрывшиеся рельефом мускулов и узором вен.
Поначалу он думал, что это просто сны. Потом – что результат какой-то сложной симуляции с применением галлюциногенов. Что образы крутятся в его голове, пока он сидит, прикованный к креслу ремнями, под действием Препарата и взгляда безжалостного дока Толя.
Но он ошибался. Вскоре он всё понял. Его тело ныло, покрываясь ссадинами и синяками, а воспоминания становились всё чётче, посещая его уже не во сне, а наяву.
Вот Первый стоит перед дверью со скованными за спиною руками. Его грудь часто вздымается, а ноздри трепещут от ярости и предвкушения. Щелчок – и запястья свободны. Дверь открывается, и Первого вталкивают в комнату.
Там полно людей. Люди грязные, краснолицые, вонючие, их лица заросли клочковатой бородой. Но Первый совсем не уверен, что там только мужчины. Они просто лежат на полу, обхватив голову руками, или сидят, покачиваясь и злобно глядя на Первого.
Он делает шаг вперёд. Кто-то грозно поднимается ему навстречу. Хруст дробящихся костей – и человек падает, начисто лишившись лица… Удары, тяжёлое дыхание, крики… К концу комната завалена трупами и пропитана резкой вонью крови и испражнений. Посреди всего стоит Первый. Его грудь раздувается уже не так сильно, а тело измазано кровью, но кровь не его. Ткань разодранной майки промокла и липнет к телу. Первый смотрит в глазок камеры под потолком, ничего не понимая.
Комнату открывают, в неё входит сам Толь. Он шагает к Первому, светит ему фонариком в зрачки, считает пульс. А потом бесстрашно и звонко хлопает его по плечу.
– Молодец, Первый! Хороший мальчик!
Сзади опасливо мнутся тюремщики. Сейчас они очень боятся Первого и не станут его обижать. Это потом они могут бить его и всячески измываться над ним, поливая ледяным душем и заталкивая обратно в камеру… Вскоре Толь это прекратит. Вскоре му́ки Первого кончатся, но пока… Пока это зачем-то нужно. Как нужны и эти побоища, которые потом вспомнит Первый.
– Анатолий Евгеньевич, к вам можно? – раздаётся за дверью дурашливый женский голос. – Ого… Толь… Какая красота!
Маленькая черноволосая женщина сверлит Первого взглядом смеющихся голубых глаз.
– Ну чего тебе, Ханни? – в тон ей отвечает Толь, нисколько не опасаясь поворачиваться к Первому спиной.
И он вовсе не огорчён, что с подачи Ханни никто к нему больше не обращается по полному имени. Теперь все его зовут Толем. Господин Толь, доктор Толь или просто Толь в разговорах между собой. Неотразимому Толю лет пятьдесят, и он излучает какой-то несминаемый авторитет, стопроцентное чувство превосходства и уверенности в себе. Его слушаются все – и солдаты, и самые буйные «мальчики».
А вот Ханни здесь называют «товарищ командир». Это жена Толя. И Первый пока не узнал её настоящего имени. «Может, Ханна? – думает он. – Или Ханни – просто ласковое прозвище?» Это её ботинок чаще всего врезается под рёбра Первому и остальным «мальчикам».
Ханни тоже его не боится. Перешагивая через кучу тел, она подходит вплотную и заглядывает ему в глаза. Ловит запах его дыхания. Или жадно втягивает носом вонь забрызгавшей его крови. Между ними всего пара сантиметров – её макушка с косым пробором едва не утыкается Первому в подбородок.