— Разве вы говорите не о смерти? — спросил старик.
— К несчастью, о ней, — ответил Механик.
— Но мы и так знаем о смерти, разве нет?
— А что мы знаем? По сути, мы не знаем ничего. Только теперь, возможно, у нас есть то, на что наша с доктором Голдфарбом работа может пролить свет.
— Мне интересно, что вы подразумеваете под бесцельностью, — сказала женщина в брючном костюме. — Вы имеете в виду скуку? Вы хотите сказать, что этот человек умрет от скуки?
— Да, это один из вариантов трактовки, — сказал Философ.
— Это бомба, — сказала женщина и выскочила из зала.
— Почему вы мне раньше не сказали? — спросил я, когда мы вернулись в Салон Особых Случаев.
— Мы не были уверены.
— Мы не могли сказать точно.
— С учетом всех данных.
— И всех цифр.
— Классифицированных.
— Преобразованных.
— Перемолотых.
— Пережеванных.
До Получения гранулированного качества.
— Потом проверенных, перепроверенных, сравненных с тем, что было найдено в нашей базе данных.
— Выверенных на предмет ошибок.
— Базовых ошибок.
— Человеческий фактор и прочее.
— Человеческий и противочеловеческий.
— Нам приходилось держать ориентацию на точность. Или ориентировку.
— Так или иначе.
— Нам приходилось подходить к этому как ученым.
— Если мы не ученые, то кто мы?
— А если мы что-то другое, то кто тогда ученые?
— Итак, — сказал я. — Сколько мне осталось?
Кадахи ждал меня на углу возле дома. Похоже было, что там произошла какая-то авария. Грузовики новостных служб и машины радиостанций перекрыли почти весь квартал. Кадахи накинул мне на голову куртку и повел меня по взрытому корнями тротуару к моей двери.
— Не отвечай этим стервятникам, — сказал Кадахи.
— Каким стервятникам? — спросил я.
И тут они налетели, начали давить и клевать меня сквозь ворсистый чехол.
— Каково чувствовать, что умираешь?
— Вы верите в то, что умираете от скуки?
— Когда вы в последний раз общались с мамонтом?
Кадахи заорал на них, и они заткнулись. Я почувствовал, как он прикрыл огромными руками мою голову.
— Подонки, — сказал Кадахи, запирая за нами дверь. — Господи, был бы со мной Влад. Уж он-то знал, что делать с журналистами.
Я скинул куртку на пол.
— Что со мной происходит? — спросил я.
— Черт его знает, — ответил Кадахи. — Почему не дадут человеку спокойно умереть?
— Я в отличной форме, — сказал я.
— Еще бы.
— Я просто ходил в клинику провериться.
— На этом тебя и подловили.
Он открыл бутылку водки с запахом говядины и включил телевизор. Женщина в брючном костюме вела репортаж со ступенек моего дома. Она теребила металлическую спираль в ухе.
— Да, Майк, — сказала она. — Судя по всему, он забаррикадировался в этом доме, который вы видите у меня за спиной. И, если честно, не могу сказать, что я его виню. Кому хочется быть лидером гонки в небытие? Но есть и другой вопрос, Майк, который, мне кажется, вы огласили или, быть может, с которым уже согласились. Откуда нам знать, что это единственный человек на планете с синдромом Голдфарба-Блэкстоуна, или ПОCИВ, как стало вдруг всем известно? Сложно поверить, что этот мужчина, так называемый Объект Стив, является единственной жертвой смертельной скуки в этом городе. А если есть и другие, умирают ли они? Может быть, мы все умираем? Может быть, мы всегда умирали? Пока еще рано говорить.