Едва он об этом подумал, как гость вышел из своей комнаты – уже без куртки, но все еще в туфлях. Он протянул Пташке пакет и сказал:
– Старик, здесь коньяк, сыр, мясо и другая еда. Положи еду в холодильник, а я пока схожу в душ.
– Сделаю все, как надо, – кивнул Пташка Божья, принимая пакет. – Ого, тяжелый! У меня где-то лимончик завалялся. Если хотите, могу порезать. К коньячку – самое то!
Горбоносый Али презрительно наморщил нос:
– У тебя тарелки-то хоть чистые найдутся?
– Обижа-аешь, друг, – с усмешкой протянул Пташка. – Ты ведь не в ночлежке, а в приличной фатере. Мой клоповник трех звезд стоит.
Али улыбнулся:
– Ладно, старик. Тогда порежь еду и разложи ее по тарелкам. Помоюсь и выпью с тобой за знакомство.
– Вот это дело! – одобрил Пташка Божья.
Когда Али вышел из душа, мясо, сыр и лимон были аккуратно нарезаны и красиво разложены по тарелкам. Бутылку Пташка Божья поставил в центр стола – очень уж она была красива, приземистая, матовая, с длинным узким горлышком, – любо-дорого посмотреть.
Али окинул взглядом стол и удовлетворенно кивнул:
– Молодец, старик. Сделал все, как надо.
– А как же, – с подобострастной улыбкой ответил Пташка Божья, предлагая гостю стул. – Как говаривал Антон Палыч Чехов, в приличном доме все должно быть прилично: и жильцы, и стол.
Али сел на стул и взял со стола бутылку. Отвинтил крышечку, глянул на стол и нахмурился:
– А стаканы забыл, старик?
– Ох ты, черт! – хлопнул по колену Пташка Божья. – Мигом исправлю!
Через несколько секунд стаканы были на столе, и Али наполнил их ароматным золотистым коньяком.
– Давай по первой. Как там у вас говорится... чтоб не в последний раз, так?
Не дожидаясь ответа, Али залпом опрокинул коньяк в глотку.
– Точно. Дай Бог, не последняя! – кивнул Пташка Божья и поспешно последовал его примеру. Поставив опустевший стакан на стол, он закусил мясом и спросил своего жильца: – Сам-то ты откуда будешь?
– Я-то? – Али прищурил черные, насмешливые глаза. – Из Новороссийска. Бывал там когда-нибудь?
– Не-а. Но много слышал. Там у вас вроде море недалеко?
– Недалеко, – согласился Али. Он снова наполнил стаканы, на этот раз доверху, и зябко передернул волосатыми плечами. – Что-то нехорошо мне, старик. Знобит. Сквозняк тут у тебя, что ли?
– Есть немного, – согласился Пташка Божья и тут же заботливо поинтересовался: – А ты, часом, не простыл? С дороги-то всякое бывает.
– Да, – кивнул горбоносый Али. – Простыл. Наверное, простыл. Давай за дружбу народов.
Он поднес стакан к губам и пил, не отрываясь, пока стакан не опустел. И тут же наполнил его снова.
– Так пьешь, будто за тобой гонятся, – с укором сказал Пташка Божья.
Али стрельнул на старика черными глазами и сипло сказал:
– Простыл я. А это... – он кивнул подбородком на стакан, – мое лекарство. Понял?
– Понял, как не понять.
– Тогда твое здоровье. – И странный гость снова присосался к стакану с коньяком.
Бутылка опустела очень быстро. Допив остатки коньяка, гость посмотрел на Пташку Божью из-под нахмуренных рыжеватых бровей и сказал:
– Есть что выпить?
– Так это... – Пташка Божья хотел было соврать и сказать «нет», но черные глаза гостя смотрели так пристально и пронзительно, что он, к своему собственному изумлению, сказал правду: – Было вроде где-то. Сейчас посмотрю.
Пташке Божьей не осталось ничего другого, как достать из холодильника заначку – литровую бутылку мутной желтоватой самогонки.
После первого же стакана глаза гостя подернулись пеленой.
– Ну что, старик, – сказал он, еле шевеля языком, – страшно тебе на свете-то жить?
Пташка Божья пожал плечами:
– Да нет. А чего мне страшиться?
– А взрывы? Террористы, говорят, совсем обнаглели. Что ни день, то взрыв.
– Это точно, – согласился Пташка Божья. – Но, слава Богу, я черножопым не нужен. Сам посуди, зачем меня взрывать?
– Черножопым, говоришь?
– Ой, извини. Я хотел сказать...
– Знаю, – прервал его Али. – Знаю, что ты хотел сказать, старик. Только взрывают не только черножопые. – Он криво ухмыльнулся и поднял волосатый палец. – Скоро тут у вас все затрясется, заволнуется, понял? Вся Москва! И не черножопые будут трясти, а свои... такие же, как ты, старик. Братья, мать их, славяне! Давай-ка за них и выпьем... за братьев славян!
Али потянулся за самогонкой, но рука его соскользнула с бутылки.
– А, шайтан! – выругался он и тряхнул хмельной головой. – Давай ты, старик... Я что-то устал...
Пташка Божья разлил самогонку по стаканам, и они снова выпили.
– Так, говоришь, русские будут русских взрывать? – с сомнением в голосе спросил Пташка Божья, закусив самогонку сыром. – Разве такое возможно?
Али пьяно кивнул:
– Возможно, старик.
– И зачем же, к примеру, им друг друга взрывать?
– Зачем, зачем... Зачем ты меня к себе жить пустил? Вот затем и они. – Али прищурил мутные черные глаза, вытянул руку и потер пальцем о палец. – Деньги, старик... Деньги решают все. Мани! Долларс! Понял?
– Да разве ж им кто-нибудь за это заплатит? – прикинулся дурачком Пташка Божья.
– Найдутся люди, – глухо отозвался Али.
– Тоже русские?
Горбоносый с хрустом сжал пальцы в кулак. На губах у него зазмеилась усмешка.
– Ха! – хрипло выдохнул он. – Русские... Откуда у вас, русских, деньги? Ты вон всю жизнь вкалывал, а есть у тебя деньги? Нету! Кроме сраной бутылки самогону, никакой собственности не нажил.
– Почему же сраной? – обиделся Пташка Божья. – Хорошая самогонка. Я ее у Просвирихи брал. Да она чище водки!
– Ты прав, – кивнул Али. – Самогонка хорошая. Извини, старик, я не хотел тебя обидеть. Ты хороший человек. Давай выпьем за тебя.
На этот раз гость не смог допить стакан до дна, а принялся икать, и икал до тех пор, пока не сжевал разом три дольки лимона, вложенные ему в руку стариком. Прожевав лимон, Али сморщился и тягуче сплюнул в тарелку с остатками мяса.
– В мясо-то зачем? – негромко сказал Пташка Божья и хотел убрать тарелку, однако горбоносый схватил ее и придвинул к себе:
– Не трожь! – Он снова сплюнул в тарелку и посмотрел на Пташку Божью. Али был так пьян, что не мог сфокусировать взгляд. Голова у него слегка подергивалась, однако на стуле он сидел прямо.
– Слышь, Али, – негромко и дружелюбно окликнул его Пташка Божья, – а где хоть взорвут-то? Ты скажи, чтоб я в тот район не совался. Умирать-то кому охота?
– Не знаю, старик, – произнес Али заплетающимся языком. – Знал бы – сказал... Нравишься ты мне, хоть и дурак. Не обижайся, старик... Лучше выпей еще... за мое здоровье.
– Это можно, – кивнул Пташка Божья. – Тебе-то, что ли, освежить?
– Чего? – не понял Али.
– Я говорю, долить самогонки? Ты сейчас на полдороге к счастью. Но нужно слегка догнаться.
Али тряхнул головой:
– Н-не надо, старик... у меня... свой догон. – Он полез в карман брюк, вынул картонную коробочку и шлепнул ею об стол. – Вот!
Он вытряхнул из картонки серебристую упаковку, выдавил пару таблеток пальцем и закинул их себе в рот, проглотил, судорожно дернув кадыком, и закрыл глаза.
Вскоре губы Али растянулись в блаженную улыбку. Он открыл глаза, посмотрел на Пташку Божью и сказал слабым голосом:
– Возьми... угощаю...
Он показал глазами на пакетик с таблетками. Пташка Божья сморщился и покачал головой:
– Нет, паря, извини, но меня от этого вашего зелья с души воротит. Я, чтоб ты знал, принадлежу к поколению табака и алкоголя. И предпочитаю наркотической ломке простое человеческое похмелье.
– Как хочешь... – вымолвил Али, снова закрыл глаза, посидел так немного, потом качнулся вперед и упал щекой прямо в тарелку с остатками мяса.
– Тьфу ты, мать твою, чухна кавказская, – выругался Пташка Божья. – Совсем пить не умеет. А с виду такой крепкий. Ладно, паря, хочешь спать – спи, насильно поить не буду.