Она была очень смелой. Точнее, не так – она не знала, что такое страх. Или вот, точнее всего: она боялась только одного – испугаться. И поэтому ежедневно, ежечасно доказывала себе и всем вокруг, что ничего не боится и все может. А любовь – это помимо прочего еще и страх, боязнь. Страх за любимого человека и боязнь его потерять.
Помню наш последний разговор. Мы тогда сильно поругались, оба были на взводе. Она начала собирать вещи. Я подбрасывал реплики, как поленья в топку. Злые мысли, злые слова…
Упаковав контейнер с вещами, она лихо закинула его в раззявленный порт транспортера и сказала с усмешкой:
– Больше всего я не люблю генавров. А ты, Клим, даже не генавр. Так, генаврик. Не обижайся, но таких, как ты, – миллионы. Вы мотыльками кружите вокруг пылающей лампы эпохи, но не рискуете приблизиться к ней близко, потому что знаете – сгорите.
– Что такое генавр? – угрюмо спросил я.
– Герой нашего времени, сокращенно.
– Какое время, такие и герои… – Я вдруг почувствовал внутри какую-то ошеломляющую пустоту.
– Не обиделся? – Она прищурилась, взялась за ручку двери.
Я промолчал. Я не сказал ей тогда, что обиделся, и очень. Но не на нее. На правду.
Мы расстались как раз накануне войны Востока и Запада. После я узнал от общих знакомых, что Акка тоже пошла в армию, но, в отличие от меня, не в сухопутные войска, а в ВКС. С тех пор мы и не виделись, а потом жизнь завертела, закружила меня и вот выкинула на каменистое плато где-то на планете Медея…
Наша встреча здесь показалась мне знаком свыше, перстом судьбы, и жизнь, еще несколько часов назад напоминавшая ад наяву, вдруг обрела скрытый до этого смысл. «Быть может, все это произошло лишь для того, чтобы мы вновь встретились?» – подумал я и почему-то даже не удивился откровенному цинизму, явно звучавшему в словосочетании «все это». Десятки, а может, и сотни тысяч жизней – вот что такое «все это». Да, я удивительно бездушная скотина, но надо быть честным хотя бы с самим собой – встреча с Аккой для меня важнее «всего этого». Такая вот эгоистичная откровенность…
Лускус возник возле меня, как будто вывалился из абсолютного поля.
– Айрон-мейден! – совершенно серьезно сказал он, кивнув вслед Акке. – Давно знакомы?
– Давно… – рассеянно ответил я.
– Ага. Ну ладно. Ты вот чего, Клим. Давай шкандыбай в штаб ихний, как раз к вечеру дойдешь. Твое место там, да и мое, наверное, тоже. Вот это Миха, он проводит и поможет, если что… Все, бывай здоров, браток!
И не дав мне сказать ни слова, этот загадочный человек опять исчез. Я крикнул ему вслед:
– А кто такой Сыч?
Но вопрос остался без ответа.
Миха, маленький мужичонка с красным, постоянно двигающимся, точно резиновым, лицом, топтался поодаль.
– Пошли, что ли, начальник, – сказал он и шмыгнул носом.
И мы пошли…
По дороге я задал своему провожатому тот же вопрос – про Сыча. Миха снова шмыгнул и ответил так:
– Дык оно тебе надо – Сыч этот? Чекасить кеды по квестам – хедулину сломишь.
Настаивать я не стал. Моя хедулина, в смысле – голова, и так разламывалась от боли. Мы шли от холма к холму, то и дело натыкаясь на группки людей. Меня поразило обилие женщин с детьми и стариков. Иногда нас окликали, спрашивали, не видели ли мы такого-то или такую-то.
Чадящая дымом громада модуля медленно приближалась. Вокруг кипела работа – добровольцы растаскивали обломки, выискивая под ними выживших. Из трещин корпуса сочилась разноцветная слизь – оставшись без энергоподпитки, биопласт, которым были облицованы практически все внутренние помещения модуля, начал гибнуть и постепенно вытекать наружу.
Мертвых складывали отдельно, рядами. Их оказалось много, очень много. Искалеченные тела, разможженные головы, остановившиеся глаза, бездумно глядящие в чужое небо, в котором кружились черные птицы, издающие пронзительные крики…
Вскоре мы увидели импровизированный госпиталь – сотни, а то и тысячи людей лежали прямо на земле. Многие были без сознания, возле некоторых хлопотали родственники. Стоны и вопли били по ушам, и хотелось бежать, бежать прочь от этого кошмара.
Нога болела нестерпимо, я весь покрылся липким потом, перед глазами плавали какие-то темные пятна.
– Начальник, садись, лечить твою футовину будем, – распорядился Миха, заметив мое состояние.
Он вынул из-за пазухи несколько уже знакомых мне трубочек, снял колпачок с одной из них и вколол дозу голубой мутной жидкости.
– Что это? – дрожащими губами еле слышно спросил я.
– Кайфушка. Ща все гудово станет. На вот, как дойдем, ширнешь эту хрень, и полежи, понял?