Гульнара начала было путано объяснять, за что она попала в лагерь, но Акка коротким жестом остановила ее:
– Это не важно, госпожа Набиева. Давайте оставим прошлое – прошлому. Возможно, когда-нибудь у нас появится время и желание вспоминать, но только не сейчас.
– Что-то наши мутнокруты помалкивают, – пробормотал себе под нос Лускус и, уже обращаясь ко мне, сказал: – Ты, браток, если чего, за костыль сразу хватайся и лупи всех без разбору, а то затопчут тебя…
– В смысле – «если чего»? – Я повернулся и удивленно вытаращился на одноглазого. Действие стимулятора заканчивалось, и соображал я туговато.
– А ты думаешь, эта кодла, – Лускус кивнул на плотную группу желторобников, скучковавшуюся в самом углу площадки, у одного из костров, – просто так сюда приперлась? Не, будет буча. Вот увидишь – будет.
Наверное, он знал в тот момент гораздо больше, чем все остальные. Иначе как объяснить такую уверенность? Впрочем, лучше расскажу обо всем по порядку.
Когда все основные вопросы были решены и протиснувшиеся к столу Акки люди, назначенные старшими по своим направлениям, принялись обсуждать детали; когда Лускус начал договариваться с бедуинами, афганцами и монголами о том, сколько людей они выделят в добры; когда назначенный Аккой секретарем Иеремия Борчик закончил стенограмму и начал складывать свои бумаги; когда Прохор Лапин решил закончить спор с Желтовским о том, можно ли пить местную воду, простым и действенным способом – доказать на себе; когда я почувствовал, что вновь соскальзываю в горячечный омут…
– А какого хера?! – заорали на разные голоса те самые, до поры молчавшие желторобники и ринулись через толпу к Акке, бесцеремонно расталкивая встречных. Сгрудившись напротив стола, они выпихнули вперед короткостриженого крепыша с тяжелой челюстью и маленькими глазками под низким лбом.
– Слышь, майорша, – нагло выкрикнул он. – А ты не много на себя взяла, а? Вот мы с корешами – не жела-а-аем, слышь, не хотим в ваши добры-херобры. И плевали мы на твои приказы. Ну, че молчишь? Че ты можешь? Кто за тобой стоит, а? Эти саксаулы? Барбудосы сдвинутые? Мы – сами по себе, мы…
– Фамилия! – резко выдохнула Акка, и я увидел, как глаза ее налились холодным бешенством.
– Па-ашла ты! – хохотнул желторобник.
– Колониста по фамилии «Па-ашла ты» – расстрелять! – рявкнула Акка так, что крепыш невольно отшатнулся.
Это, наверное, был момент истины. Точка невозврата и точка отсчета для многих и многих людей. Повисла такая осязаемо плотная тишина, что мне пришлось изо всех сил упереться руками в камень, на котором я сидел, чтобы не упасть.
Вэкаэсники окружили Акку, встав напротив лагерников. Я заметил Лускуса, с кошачьей грацией пробирающегося сквозь опешивших колонистов. И тут тот самый носатый демократ разрядил обстановку, удивленно спросив:
– Как же вы его расстреляете? Оружие-то не работает…
Желторобники переглянулись и начали улыбаться.
– Я – Фист, – ощерил зубы крепыш, поднимая руку. Венчавший ее сжатый кулак и впрямь был достоин того, чтобы в его честь прозвали и самого человека.
– Тогда – повесить, – уже спокойно приговорила Акка, – Чернышов, Панкратов – выполнять.
И повернулась к Кулаку-Фисту спиной…
Сейчас я думаю, что она все просчитала и сделала это нарочно, но тогда мне показалось, что Акка совершила непоправимую ошибку – зверям нельзя показывать спину!
Фист бросился на нее, за ним рванулись остальные. Чернышов, опрокинув стол, встал у них на пути, вэкаэсники и колонисты навалились на желторобников. Возникла свалка – крики, ругань, звуки ударов… И вдруг все закончилось. Люди расступились, и в колеблющемся свете костров я увидел на земле два тела – скрючившийся, стригущий ногами Фист и носатый с неестественно вывернутой головой.
Акка наклонилась над ними, провела рукой, выпрямилась – на ее пальцах была кровь.
– Ножом, ножом! – возбужденно заговорили в толпе. – Их убили!
– Вы видите эту кровь? – спросила Акка у приятелей Фиста, которых удерживало множество рук. – Я надеюсь, что это будет последняя кровь на Медее, пролитая нами. Если вы хотите жить по своим лагерным законам – идите и живите. Но так, чтобы никто из колонистов никогда – вы слышите? – никогда не смог пожаловаться на вас, иначе кара будет жестокой. Все понятно? Отпустите их.
– А может, добавить для верности? – пробасил Прохор Лапин, поднося к носу одного из желторобников не менее увесистый, чем у покойного, кулак.
– Отставить, Лапин! Будем считать, что мы заключили соглашение. Всё, все свободны. Надо работать, время, увы, не за нас…