Я верила ей ровно до тех пор, пока дверь не закрылась, оставив меня в одиночестве. Дальше ужас нахлестывал по нарастающей. Овечки, которых я, зажмурив глаза, пыталась считать, скалили острые, желтые зубы, превращаясь в чудовищ, шарики лопались с жутким издыхающим присвистом, а клоуны… считать их я не рискнула. Дойдя до той стадии, когда паника требует немедленного бегства, я спрыгнула с постели, метеором рванула за дверь, пронеслась по коридору и судорожно вдохнула воздух, лишь оказавшись за порогом родительской спальни.
В спальне никого не было. Мама в детской кормила и укачивала Липе, папа задерживался на работе. А страшное нечто уже нависло над моим затылком, поднимая дыбом волоски. Я стояла и дышала как загнанный кролик. Наверное, недалеко было и до бесславной кроличьей кончины, но инстинкт самосохранения в очередной раз подействовал, нейтрализуя сумасшедший выброс адреналина.
Зажмурившись, выпустив вперед скрюченные ужасом пальцы, я повернулась и побежала. Резная ручка двери, в которую я врезалась, сильно и больно припечаталась ко лбу, заставив меня секундой позже отчаянно, тонко заверещать. В панике, я дергала обеими руками свою обидчицу, пытаясь вырваться из плена погруженной в темноту комнаты, но ничего не получалось, больше того, дверная ручка начала сопротивляться. Вообразив, что чудовище дергает ручку с другой стороны, я налегла на дверь изо всех силенок, а потом вместе с ней отлетела к стенке.
В комнату проник слабый луч света из коридора, взъерошенная голова и сердито-удивленный шепот Дженнаро:
- Эй, ты что тут творишь?
Наверное, никогда, ни до, ни после я не была никому так рада, хотя еще утром воспринимала Джено в качестве очередной угрозы, способной отнять у меня любовь и внимание родителей, как это уже сделал Липе.
Ужас отступил, оставив мокрые разводы на щеках и липкие – под носом. Держась за руку брата, я босиком дошлепала до кухни, где Джено, поставив меня на табуретку, вымыл мне «пятачок» под струей освежающе-холодной воды, и пристроил к шишке на лбу лед в полотенце.
Два следующих года, пока меня не вернули обратно в детскую, я спала в комнате Джено, а после того, как нас с Липе поселили вместе, бегать по ночам в комнату старшего брата стало уже двое.
Мне пять. Лето. Пляж в Анконе.
Мы с папой запускаем бумажного змея. Ветер, солнце, море, песок, яркий ядовито зеленый с малиновым и голубым змей извивается на ветру. Я счастливо хохочу, сидя у папы на плечах. Он тоже смеется, помогая мне справиться со змеем. Веревка из моих рук тянется вниз, в его руки, и лишь потом, туго натянутая устремляется высоко вверх, к змею.
Не помню ничего ни до, ни после. Только эти мгновения абсолютного, безоблачного счастья. И, наверное, из-за этих воспоминаний папа для меня всегда ассоциируется с радостью и солнечным светом.
Мне восемь, Липе четыре. Мы собираемся на вечер по случаю маминой первой после рождения Липе выставки. Она работала над ней почти три года.
Мама стоит перед зеркалом, уже накрашенная и полностью одетая. От нее необыкновенно пахнет, черное платье блестит и переливается как живое.
- Мам, ты такая класивая, - с восхищенным придыханием выдает Липе, наряженный в костюм с бабочкой, со смешно и непривычно прилизанными на косой пробор темными волосиками. Как я в этом возрасте, он тоже не выговаривает букву «р».
- Ну что, готовы? – появляется на пороге папа. Он смотрит на маму так, будто не видит ничего и никого другого вокруг. Подходит и целует ей руку, а потом шею под длинной серебрящейся сережкой. Мама улыбается, слегка отстраняясь, но видно, что на самом деле отстраняться она не хочет, просто боится испортить прическу.
Мама очень красивая, она похожа на принцессу, на Барби-брюнетку, и я в эту минуту мечтаю когда-нибудь (желательно поскорее) стать такой же принцессой, и чтобы на меня так же смотрел мой принц и так же целовал.
Мне десять, Липе шесть, Джено четырнадцать. Первый концерт Липе.
Мы посмотрели дублированную передачу ВВС о «Битлз», и Липе решил стать Ринго. Прокрался в кухню, выволок оттуда все подходящие кастрюли, сковородки и крышки, пару деревянных поварешек и, расставив наподобие барабанной установки, исполнил для нас с Джено свою первую композицию в стиле «жуткий, но ритмичный грохот».
Вечером этого же дня состоялось второе отделение концерта, на которое кроме меня и Джено были приглашены мама с папой. Липе барабанил старательно, со всей дури, вспотел так, что челка прилипла ко лбу. Глазки у младшенького блестели как у чертенка, когда после последнего и самого громкого удара он победоносно оглядел аплодирующих зрителей, запыхавшись и довольно улыбаясь (в улыбке не хватало ползуба сверху и одного зуба снизу).