Даже представить страшно, каково было четырнадцатилетнему парню возвращаться в осиротевшую, холодную без материнского тепла квартиру и видеть запившего горькую отца. Как удалось ему не скатиться, не отступить от своей цели?
Вот она, человеческая психика! Вот поэтому я и хочу стать психиатром. Мне нравится копаться в чужих тараканах, да и своих предостаточно.
Прошлой осенью тараканов развелось особенно много. Они быстро росли и размножались в условиях питерского климата. Серое небо, серые дома, серые дороги, серые прохожие. Мерзкий промозглый холод в помещениях и на улице. Любовь к Маринке уже не грела, да и была ли это любовь? Отношения у нас стали натянутыми в буквальном смысле: тянулись по инерции. Казалось, душа промерзла насквозь, увязла в серой, унылой сырости.
Когда я увидел у 13-го корпуса кутающегося в шарф чернокожего студента, сразу проникся к нему сочувствием. Каково ему после палящего круглый год солнца оказаться в наших краях?
Мы с Палычем шли на кафедру патофизиологии. На моего сожителя погода особо не влияла. Он всегда находился в ровном слегка флегматичном состоянии, но при необходимости своевременно активизировался и ускорялся. Его высокая адаптивность меня даже раздражала, и злило, что он тащит меня на отработку лабораторной, вместо того, чтобы составить компанию в каком-нибудь уютном кабачке с живой музыкой, веселящимися посетителями и изголодавшимися по теплу девицами.
Палыч шел чуть впереди, но я знал, что на его лице застыло самодовольное выражение человека, осознающего правильность своих поступков. Я тащился с хмурой физиономией. Когда мы поравнялись с трясущимся от холода негром, он сделал неуверенный шаг в нашу сторону.
- Э-э, извините, — пробормотал он, обнажая в широкой наивной улыбке белые ровные зубы, — как мне идти анатомичка?
— Пойдем с нами, покажем. Нам по дороге, — радушно предложил Палыч.
Пока мы шли, Палыч расспрашивал иностранного студента о его житье-бытье. Выяснилось, что он первокурсник, недавно приехал из Африки, язык знает плохо и постоянно мерзнет.
— Мы и сами тут мерзнем, — пробурчал я, поднимая воротник модной, но негреющей кожанки.
— Самый трудное — философия, — продолжал, широко улыбаясь, африканский коллега, — много трудный слова, не успеть писать.
Он казался каким-то по-детски наивным, может, из-за того, что так смешно коверкал слова и все время улыбался. Хотя, на самом деле, это было не так, и он знал о некоторых сторонах жизни гораздо больше, чем мы.
— What’s the problem, my friend?! — неожиданно оживился Палыч, — I can help you. У меня есть все лекции за первый курс. Целая тетрадь. Храню в целости и сохранности.
— Очень харосё! — обрадовался негр, с признательностью глядя своими большими маслянисто-черными глазами на Палыча.
— Пять штук за все, — объявил мой предприимчивый сожитель, не дрогнув не единым мускулом.
— Что такое штук? — не понял негр.
— Тысяч, — пояснил я, почему-то чувствуя неловкость, словно помогал надуть ребенка.
Чернокожий хлюпнул носом, подсчитывая что-то в уме, наверное переводил доллары в рубли.
— Харосё! По рукам! — наконец, сказал он и снова заулыбался во весь рот.
Вот так мы познакомились с Чимолой.
Он не только купил у Палыча лекции, но и регулярно подпитывал его бюджет, беря уроки русского и другие консультации. Они занимались в общаге для иностранцев или столовой, но однажды, вернувшись вечером, я застал Чимолу у нас в квартире. В комнате был накрыт стол, пахло колбасой и спиртным.
Я не слишком общительный и не люблю посторонних дома. Последнее время даже Палыч меня раздражал. Поэтому я не особо обрадовался гостю.
— Привет, Леха! — закричал Палыч. — А мы тут зачет отмечаем. Чимола сдал!
Палыч был уже подвыпившим и чрезмерно оживленным. Чимола улыбался во весь рот.
— Ты прикинь, Леха, он никогда не пробовал водку! — кричал Палыч. — Давай, друг, — русская традиция! Ты прикинь, мы с тобой уже полгода знакомы! Мы — кореша! Традиция!
Палыч пихал рюмку в лицо Чимоле, тот улыбался, но отмахивался.
У меня болела голова после очередной ссоры с Маринкой, хотелось тишины и одиночества. Я закрылся на кухне и тупо уставился в телек, переключая с одного канала на другой.
Из комнаты периодически доносились взрывы хохота и пьяные крики Палыча. Примерно через час интернациональные друзья ввалились в кухню. По остекленевшим глазам Чимолы я понял, что он не устоял перед «русскими традициями».
— Росияны веселый, — заплетающимся языком проговорил он и плюхнулся рядом со мной на стул.