Маринка продолжала истерично тараторить в трубке, но я не вникал. Машинально положил ложку кофе в чашку, залил кипятком, достал из холодильника банку сгущенки и через края налил в чашку. Крупная молочно-белая капля плюхнулась на край кухонного уголка.
Я слушал возбужденную речь Маринки и краем глаза видел, как заметался Дрищ по уголку, пытаясь дотянуться до пролитой сгущенки. И вдруг он шлепнулся вниз головой.
Я положил телефон и поднял собаку. Голова ее болталась как на тряпочке. Сломал шею.
— Вот ведь черт! — закричал я. — Да что это происходит?!
Некоторое время я просто тупо сидел. Может быть, час, может, два. Потом положил Дрища в его коробку, закрыл крышку. И зачем только выводят такие породы — или раздавишь, или сама переломается! Опять точно вспышка мелькнуло: черный дым, тонкая шейка собаки, мои пальцы. Я выбросил коробку в мусоропровод.
Вернулся на кухню, чтобы вскипятить еще чая, глянул в окно и чуть не задохнулся от ужаса — Палыч стоял посреди двора, весь мокрый, с синюшним лицом, выпученными глазами и перекошенным ртом. Вода стекала с него на асфальт. Он поднял на меня мутные, словно сваренные в кипятке глаза.
Я отскочил от окна, в голове помутилось, я схватился за край стола. Нет, этого не может быть, это все мне только кажется… А что, если Палыч не умер, что если он был без сознания и оклемался?
И снова перед глазами мелькнуло: шнурок затягивает шею, вены вздуваются, лицо багровеет, слюни изо рта.
Я взял себя в руки и снова выглянул в окно. Двор был абсолютно пуст. Только стояли припаркованные автомобили.
Но мне было так жутко, что я запер на второй замок входную дверь, будто бы призрак Палыча мог войти.
Несколько дней я не выходил из дома и не спал, потому что стоило мне посмотреть в окно, как я видел удушенного Палыча. Он смотрел прямо на меня, и его жуткое лицо выражало такую злобу, такую жажду кровавой расправы, что я каменел от ужаса.
Мимо проходили люди, как ни в чем ни бывало, ехали машины, а он стоял. Иногда делал несколько шагов в сторону подъезда, и тогда я не выдерживал и отскакивал от окна, даже хватался за нож, так было жутко. А потом он снова исчезал, и я дышал громко, глубоко и часто, пытаясь заставить сердце работать нормально.
А стоило мне заснуть, и начинались кошмары: на плите кипит, парит суп, в комнате гомонят Палыч и Чимола, я выключаю газ, медлю, а потом снова включаю, но не зажигаю огонь. Газ тихо шипит, ползет невидимой змеей. Или: дверь из комнаты открывается, я чувствую тошнотворный, невыносимо приторный запах — выходит мертвый Чимола, а над головой у него черный дым. Или еще похлеще: во сне я сплю и просыпаюсь от звука назойливо падающих капель. Я иду на кухню, чтобы выключить кран, и вижу Палыча, который стоит посреди кухни в луже воды, и вода все стекает с волос и с одежды, а на шее у него черно-лиловая полоса от шнура, и язык вываливается изо рта и глаза налиты кровью. Он вроде как не видит меня, делает несколько неуверенных шагов в сторону входной двери, шатаясь, и вдруг резко оборачивается. И вместо лица — рожа идола, черная и уродливая. Он дико скалится и кидается на меня.
Ну разве тут уснешь?
Маринке я больше не звонил и на ее звонки не отвечал. Наверное, батя прав, зачем мне эта чокнутая, психованная женщина? От такой точно поддержки не дождешься. Весь мозг вынесет.
Звонили из больницы, где подрабатывал Палыч, спрашивали, куда он пропал. Я сказал, что он поехал к отцу, когда вернется — не знаю.
Иногда я засыпал сидя, но тут же просыпался. Мне все время казалось, что стоит уснуть — и меня задушит черный дым или призрак Палыча, хотя я сам себе объяснял, что никакого мистического дыма и призраков не существует, все это только игра воспаленного воображения, но ужас коренился на бессознательном уровне, не подчинялся логическим доводам.
На пятый день своего нелепого заточения я вдруг вспомнил слова Маринки об африканской магии. А что, если правда — все эти несчастья, все эти безумные видения из-за какого-нибудь колдовства, проклятья, мать их? Я вскочил со стула и кинулся к тумбочке, куда Палыч спрятал амулет Чимолы. Ящик был выдвинут, но амулета там не было.
Не мог же он исчезнуть. Я стал искать по всей комнате и нашел под диваном, будто его туда кто-то запинал ногой. Однако была только одна уродливая деревяшка без шнурка. Но мне и этого вполне достаточно. Какая в целом разница?
Я быстро оделся, сунул идола в карман куртки. Нагнулся, чтобы зашнуровать кроссовки, и увидел под обувницей веревку от амулета. Затвердевшая от грязи, что она тут делает? Я и ее сунул в карман.