— Но князя Глеба это, как видно, не пугает, — усмехнулся Никифор. — Уж очень хочется ему подобраться к ее приданому.
— Да погодите, вы же самого главного не знаете! — замахал руками дружинник. — Думаете, зачем мы сюда забрели? Между прочим, князь Глеб тоже где-то поблизости околачивается. А все почему? Потому что и нам, и особенно ему охота поглядеть на эту боярышню: правда ли, что она такое страшилище. Так вот, сегодня она будет ехать по дороге из Билгорода.
— Из Билгорода? — невольно переспросил Дмитрий.
— Да, из тамошнего монастыря ее перевозят в Киев. Это я точно знаю, мне холопка боярская проболталась. А на краю Копырева конца есть место удобное, чтобы каждого путника рассмотреть. За старым дворищем усмаря Шалыги начинается крутой подъем, и повозка будет медленно взбираться. Еще и дорога там плохая, размытая. Бывает, люди встают с повозок и проходят это место пешком. Вот там и разглядим боярышню как следует. И князь Глеб тоже. Ну а после уж будем решать, кому она годится в жены. Если князь от нее откажется — так, может, другие охотники найдутся.
Все захохотали, а молодой ростовщик весело выкрикнул:
— Конечно, найдутся! При ее-то богатстве! А с лица воды не пить. Я бы и сам посватался, да мы с ней разной веры.
Набралось немало любопытных, готовых тотчас бежать к Шалыгину двору. Дмитрий и его друзья только усмехались, глядя на этих охотников до зрелищ. Самим им было недосуг отвлекаться на подобную ерунду. Они пошли к постоялому двору и вывели из конюшни своих лошадей, заранее накормленных.
А все-таки одно сомнение не давало Дмитрию покоя. И сейчас, седлая темно-гнедого жеребца Стрибога, он вдруг решил, что тоже присоединится к толпе наблюдателей. Хотя бы для того, чтобы развеять всякие сомнения. Друзья немало удивились, когда Дмитрий предложил им задержаться, чтобы вместе с другими зеваками поглазеть на какую-то нелепую боярышню. Но поскольку Клинец и среди них, и в любой другой компании всегда становился негласным вожаком, они не стали спорить.
Подъехав к Шалыгину двору на лошадях, друзья остановились немного позади, возвышаясь над сборищем любопытных, которые почти все пришли пешком. Верхом был только еще князь Глеб да трое-четверо молодых бояр и купцов — из тех, которых в Риме назвали бы «золотой молодежью».
Вскоре раздались громкие возгласы — и тут же на дороге показалась большая повозка, запряженная четверкой лошадей. Протарахтев по камням разбитой дороги, повозка приблизилась к подъему, возле которого медленно, со скрипом, остановилась. Возница слез на землю, поправляя упряжку и проверяя крепление колес. А в повозке, возвышаясь среди груды тюков и сундуков, сидели две молодые женщины: одна — бедно одетая холопка, другая — утопающая в шелках, бархате и золотых украшениях боярышня. Однако лицо этой боярышни было таково, что даже невзрачная холопка казалась рядом с ней чуть ли не красавицей. Рябая, крючконосая, с узеньким лбом и тусклыми слипшимися волосами, боярышня смотрела по сторонам сонным взглядом, то и дело прикрывая веками крошечные щелки своих глаз.
— Тут дорога плохая, как бы повозка не перевернулась, — сказал кучер. — Придется это место обойти пешком.
Кучер и холопка с большим трудом стащили сонную боярышню с повозки и повели ее под руки. Она шла, заплетаясь ногами и почти не открывая глаз. Это выглядело так смешно и нелепо, что мало кто из наблюдателей удержался от хохота.
— Да она еще и кривобокая! — присвистнул какой-то парень.
— Не хотел бы я, чтоб она мне ночью приснилась! — заявил другой.
— Что ж, недаром этакую-то красоту от всех подальше прятали! — засмеялся еще кто-то.
Боярышня хоть и была в сонном состоянии, но, очевидно, почувствовала насмешку, потому что вдруг остановилась, схватила несколько камней и бросила их в толпу, да при этом еще плюнула и злобно зашипела. Холопка, беспокойно оглядываясь, помогла своей госпоже снова забраться на повозку.
Хохот и дурашливые крики были ответом на выходку боярышни.
— Ну, Глеб, хороша невеста? — спросил один из молодых бояр.
Но князь уже и без этих подковырок сник и помрачнел, лицо его вытянулось, и он старался хоть как-то вымучить улыбку.
Дмитрий не стал ждать дальнейших событий, дал знак друзьям следовать за ним, и скоро все трое скакали по северо- западной дороге, ведущей к древлянским владениям боярина Тимофея.
По пути они, смеясь, обсуждали увиденное зрелище. Дмитрий шутил и потешался не меньше друзей, но в душе чувствовал легкую грусть. «Нет справедливости на свете, — внезапно подумал он с досадой. — Эта уродина, слабоумная, злобная, станет чьей-то невестой, потом женой, будет наряжаться, помыкать слугами. А та девушка, прекрасная, как фея, навсегда уйдет в монастырь. Это неправильно, когда уродство у всех на виду, а красота скрыта от мира. Красоту нельзя прятать. Надо, чтобы и у нас люди ей поклонялись, как это делали древние греки».