Анна закрыла уши и замотала головой, чтобы не слышать дальнейших слов, и все же разобрала, что в насмешливой песенке ее обзывают так же злобной дурой, а боярина Тимофея — неблагодарным ослом. Потом были еще какие-то шутки насчет княжеской и боярской постели, но этого Анна и вовсе не поняла. Смех и улюлюканье сопровождали пение гусляра. Но вот раздался громкий свист — видимо, сигнал тревоги — и шутники, попрыгав с дерева, тут же исчезли из виду.
Эта скоморошья выходка окончательно утвердила Анну в ее решении. Она пошла искать отца и нашла его в маленькой комнатке, где он сидел у окна и читал псалтирь. Оглянувшись на дочь, недовольно сказал:
— Опять ты лицо закрываешь, будто сарацинка какая-нибудь. Правду Завида говорит: плохо тебя мать Евдокия воспитала, сделала дикаркой.
— Неправда, тетушка была святая женщина и плохому меня не учила, — возразила Анна. — А лицо я закрываю потому, что мне стыдно людям в глаза смотреть. Тебе тоже должно быть стыдно. Вы с князем плохое дело сделали, и теперь люди будут судить вас на каждом углу. А меня станут высмеивать так, что и жизнь мне покажется не мила.
— Откуда у тебя такие мысли? — Тимофей удивленно воззрился на дочь. — Кто тебя научил осуждать князя и родного отца?
— Никто меня не учил, сама до этого дошла. Я ведь видела и слышала все, что происходило на нашем дворе. У окна стояла, наблюдала. И еще знаю, что уже сейчас люди начали сочинять про нас всякие насмешливые песенки и прибаутки. А что дальше будет? Возненавидит нас весь честной народ. Только холопы да всякие прихвостни останутся на нашей стороне.
— А это уж не твоя забота. С насмешниками и наглецами я как-нибудь сам разберусь. Да и князь не позволит…
— Пойми же меня, батюшка!.. — перебила его Анна. — Пойми, не хочу я, чтобы честные люди меня проклинали! Они же не знают, что моей вины тут нет.
— Так, по-твоему, мы с князем неправильно сделали, что этого дерзкого купчишку посадили в подземелье?
— Да разве ты сам не понимаешь? Этот купец… Дмитрий-Ратибор… Ведь он герой, он людей от душегуба избавил. Вы награду за разбойника обещали, а вместо этого…
— Мне тоже неловко, — вздохнул боярин, пряча глаза от вопрошающего взгляда Анны. — Но только Дмитрий сам все испортил. Как он посмел тебя оскорбить? Где это видано — какой-то мужик отказался от дочери боярина.
— Отец, да нельзя же людей соединять насильно. Господь не велит. Я и сама не хочу выходить замуж — ни за этого купца, ни за кого-либо другого.
— Но ведь ты же согласилась…
— Только потому, что вы с матушкой Гликерией меня вынудили! Но Божьего благословения на этот брак я не чувствовала. Послушай меня, отец, сделай милость. Отпусти купца, дай ему обещанные гривны. Тогда и Бога не прогневишь, и людей против себя не настроишь.
— Нет, дочка, не могу я этого сделать. Он не только нас с тобой, он и великого князя оскорбил. И теперь не в моей власти его освободить.
Тимофей встал и отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен. Но Анна не отставала:
— Не могу я смириться, что безвинный человек будет заживо гнить в подземелье. Бог накажет и меня, и тебя, и князя. Скажи мне, батюшка, неужели нет какого-нибудь способа помочь купцу?
— Только один способ и есть. — Тимофей повернулся к дочери, но посмотрел не на нее, а куда-то в сторону. — Князь тогда его помилует, когда этот гордец на коленях попросит у него прощения за свою дерзость, а у меня — твоей руки.
— Понятно… Нелегко будет уговорить купца на такое унижение.
— Да и кто возьмется уговаривать?
— Я и возьмусь. И с Божьей помощью найду такие слова, которые смогут его убедить.
— Ты, дочка?.. — Тимофей удивленно поднял брови. — Ты станешь уговаривать его жениться? Но ведь…
— Да, отец. Я не хочу выходить замуж. Но если это надо будет сделать, чтобы спасти человека, я согласна.
— Добрая у тебя душа, как у твоей покойной матери… — Тимофей посмотрел на дочь долгим грустным взглядом. — Не понимаю, за что эти глупые людишки обзывают тебя злобной дурой. Видно, у них самих мозги набекрень…
— Бог рассудит, на чьей стороне правда… Так ты разрешишь мне пойти поговорить с купцом?
— Прямо сейчас?
— А когда же? Ведь завтра князь будет устраивать ему судилище. И, скорее всего, из нашего подземелья купца переведут в княжескую тюрьму. А оттуда он может и по гроб жизни не выбраться.