Большинство вещей пришлось сдать в камеру хранения. Кое-какие мелочи, вроде косметики и любимой плюшевой овечки, Маришка припрятала у себя.
Я стояла на первом этаже общежития, держа небольшой баульчик с чужой одеждой и сумку с учебниками. Через некоторое время ко мне спустился Рас с таким же набором вещей. Он хотел забрать у меня одну из сумок, но я из вредности не дала. Пусть видит, как я на него обижена.
Ровно в назначенный час к нам подошёл комендант общежития, милейший старичок.
— Что же вы такого натворили, мохнатики? — непритворно вздыхал он, доставая из своего стола связку ключей.
А что я ему скажу? Мне, отличнице, на лёгком тесте подсказывал другой отличник? Рас тоже не спешил с ответом.
— Неужто на парах целовались?
О да, и за это нам выделили отдельное помещение для поцелуев.
Старик повёл нас вниз, в подвал. У меня внутри всё похолодело. А вдруг там карцер?
Контраст между первым этажом и подвалом был очевиден: необжитый, никакой мебели. Только каменный пол и стены с облупившейся болотной краской.
Старик гулко хлопнул в ладоши. Вдалеке замерцал один-единственный светильник. Комендант недовольно цокнул языком.
— Ничего не работает, а чинить здесь запрещают.
Он стал в полумраке отпирать дверь, которую я сразу не заметила. Она практически слилась со стеной, так как была выкрашена в тот же противный цвет.
— Отдельных комнат для мальчиков и девочек не предусмотрено, — извиняющимся тоном продолжил старик. — Ты уж не обижай её, мохнатик.
— Не буду, — пообещал Рас.
Не верю.
Дверь отворилась нехотя, с протяжным стоном. Я с опаской заглянула внутрь.
Меньше всего это напоминало жилую комнату. Повсюду валялся разного рода хлам: сломанные парты и стулья, нечто, отдаленное напоминающее кровати. Под единственным окном, через которое с трудом угадывалось время суток, лежали грудой тряпья старые занавески. Справа от входа висел сетчатый гамак.
И всё это под толстенным слоем пыли.
Неужели нам здесь предлагается жить? Это какая-то глупая шутка, сестра про свою общагу таких ужасов не рассказывала. Хотя, учитывая, что отличники живут в шикарных условиях, а остальные — в хороших, такой вариант напрашивается сам собой.
Старик ушёл, оставив нас, как он выразился, обживаться, и напоследок попросил не жечь свечи. Наверное, боялся, что мы пожар устроим.
Рас вошёл первым, я обречённо поплелась следом. Фу, даже сумки поставить боязно, уж очень грязно.
— Это ненадолго, — попытался утешить меня Рас. — Мы здесь будем только ночевать, до отбоя можно в общей комнате сидеть.
Я безуспешно искала место, где можно приземлиться. Гамак почему-то не вызывал доверия. Кто вообще придумал, что среди мусора можно спать?
Рас достал из своей сумки небольшую лампу вроде ночника. Он сразу включил её и поставил на облезлую этажерку. Стало чуточку светлей. Я разглядела у стены разрисованную грифельную доску с отломанной створкой и пожелтевшие плакаты со схемами превращений.
Воспользовавшись моей растерянностью, парень отобрал у меня вещи и положил на расчищенное место.
— В первом семестре я попал сюда вместе с Рудольфом, — разоткровенничался Рас. — Мы тогда пошалили немного. Неделю здесь обретались. Художества на доске — наши, и гамак мы с ним повесили. Садись!
Я осторожно присела на гамак, всё-таки он был менее пыльным. Крепления подозрительно заскрипели, но выдержали.
— Может, вам, мальчишкам, жить без удобств по приколу, только я — девочка. Не надо меня радовать своими радостями. Мне здесь плохо.
— Это так задумано, — Рас по-хозяйски поправлял матрас на кровати. — Подвал мотивирует на исправление, хорошую учёбу и перевоспитание.
— Неправда. От этой жути только руки опускаются.
Зря это вслух сказала. Теперь я не смогла сдерживать слёзы.
— Не нужна мне ваша академия, не нужна чужая жизнь. Я домой хочу!
Рас присел передо мной на корточки, тронул за колено.
— Оль, ну не плачь.
Я шлёпнула его по руке.
— За что ты меня так ненавидишь? Я думала, ты хороший, а ты издеваешься!
— Я люблю тебя.
— Врёшь! Ты любишь Ольгу, а я для тебя злой двойник, занявший её место.
— Я люблю тебя, — упрямо повторил Рас. — И Ольгу. И Маришку. Всех люблю. Я вообще очень любвеобильный.
Ах, он ещё и глумится!
— Ты вечно меня обижаешь. То в крысу превратил, то усыпил, теперь вот подставил! Только не говори, что это от большой любви.