А мне захотелось спать. Заняться все равно было нечем, организм требовал отдыха, да и Ваади рекомендовал выспаться. Я неплохо устроилась на диване. Пусть нет подушки и одеяла, но это нормальная и вполне мягкая мебель, а не жесткая земля и платье под головой…
Это проклятое платье прогнало сон и вернуло страх. Что оно такое? Почему, провисев в шкафу более десяти лет, оно ни на день не состарилось? Не потеряло цвет, форму и даже не помялось? Как оно, сшитое для семнадцатилетней девочки, могло оказаться впору двадцативосьмилетней женщине? Почему после всех моих заплывов и ползания по берегу оно осталось совершенно чистым? Почему оно изменилось после Озера? Почему оно изменяет меня? То есть не меня, отражение… Или все-таки меня? Ладно селяне, но ведь и Фаарр, и Ваади если не испугались, то были неприятно удивлены. Как моя Зинка, самая обыкновенная Зинка, которую я знаю всю жизнь, могла сшить такое? У меня была куча вещей, вышедших из ее рук, но ни одна так себя не вела. Они могли быть удачными или не очень, хорошо сидеть или топорщиться в ненужных местах, но никаких аномалий за ними не замечалось. И их нужно было стирать и гладить, и я из них время от времени вырастала. И без примерки Зинка не шила. Ой, мамочки! Это что, платье от Старой Бекки? Не может быть! Она не передает вещи через кого-то, всегда только сама отдает. Из рук в руки. А это… Мне даже не Зинка его отдала. Я сама сняла его с вешалки. И Старая Бекка не шьет дважды одному человеку. А мне она велела прийти… Стоп, велела прийти, не значит, что она собирается шить. А что это значит? Тогда, одиннадцать лет назад, мы не смогли ни до чего додуматься. Сейчас вопросов стало больше, а ответов по-прежнему нет. Но если тогда мы всерьез об этом не задумывались, немного поломали головы и забыли… Так, а почему забыли? Как мы могли забыть? Как я могла ни разу не вспомнить об этом платье до вчерашнего дня? И почему вспомнила? Ладно, положим, вспомнила я о нем по ассоциации с другим свадебным платьем. Но откуда взялось это глупое желание влезть в него? Более десяти лет спустя? Что она тогда передала через Зинку? Что сама пойму, когда надеть? Это и было то самое понимание? Но я ничего не понимаю!
Вскочила с дивана и закричала куда-то вверх:
– Я ничего не понимаю! Слышите, Ребекка Ивановна? Я ничего не понимаю!
Рыбы, которые теоретически не видели дом Ваади, но спокойно плавали вокруг, прянули в разные стороны. По-моему, даже ближняя растительность шарахнулась от моего крика. А я явно услышала женский смех. Я никогда не слышала, чтобы Старая Бекка смеялась, но почему-то сразу уверилась, что это не она. Она была странной, непонятной, загадочной, но не злой. А от этого смеха несло такой злобой, что у меня перехватило дыхание. И еще: в нем было что-то знакомое. От этого стало еще страшнее. А вся рыбья свора, вдруг, развернулась и принялась атаковать мое убежище. Я видела эти морды с тупым упорством бьющиеся в прозрачные стены, слышала жуткий хохот и орала от ужаса. Полностью потеряв контроль над собой, уже была готова выскочить наружу, лишь бы прекратился этот кошмар, и какая-то темная сила активно толкала меня на это. Сделала один шаг, второй, запнулась обо что-то и упала, уткнувшись лицом в ткань.
И пришла тишина. Не стало никакого хохота и всепоглощающего ужаса. Я еще немного полежала, вцепившись обеими руками в спасительную вещицу. Потом осторожно приподняла голову. Страшные монстры превратились в по-прежнему отвратительных, но вполне мирных рыб и плыли себе по своим рыбьим делам, осторожно огибая дом. А я сжимала в руках свое платье.
Это что же получается? Меня спасло оно? Измученный мозг здраво рассуждать отказывался. И не здраво тоже. Стараясь не смотреть вокруг и не выпуская из рук платье, подтащила два кресла вплотную к дивану, их высокие спинки почти полностью перекрыли мне всяческий обзор, пристроила на одно пиалку с огоньком Фаарра, забралась в это импровизированное гнездышко, укрылась своей ненормальной одежкой и приготовилась ждать.
Оказывается, от перемены мест миров мой Сон не меняется. Те же цветы, горы, дорога. Но проснулась я на мгновенье позже. Этого крошечного мгновения хватило, чтобы увидеть край Его щеки и унести меня куда-то в заоблачные дали. Куда безуспешно пытался достучаться некстати проснувшийся здравый смысл, уже минут пять занудно твердивший: «Ольховская, очнись! У тебя на носу бальзаковский возраст, а ты млеешь не понять от чего, как малолетняя идиотка!». У Фаарра это получилось лучше.