Они утверждали, что предлагали обмен женщинами — Сальму для Шаккура, и Мухтар для мужчины их клана. По их словам, мой отец, дядя и посредник, ведший переговоры — Рамзан, — отказались. Но было как раз наоборот: тот самый Рамзан предложил отдать меня, чтобы они совершили надо мной насилие, которое примирит обе стороны. Мой отец отверг это.
Этот Рамзан казался мне все более подозрительным. Роль, которую он играл в деле, была неясной. Во всяком случае, по их словам, я все налгала с начала до конца. Ничего не произошло, никто не совершил зина-билъ-джабар[2] над старшей дочерью Гулам Фарид Дката, моего отца.
Защита старалась заставить меня доказывать насилие — то, что я должна была бы сделать по исламским законам. Такое доказательство можно представить двумя способами. Либо полное признание одного или нескольких обвиняемых перед судом — чего никогда не бывает, — либо показания четырех взрослых мусульман, уважаемых за соблюдение религиозных правил, которых суд сочтет достаточно благонадежными.
Но поскольку я находилась в специальном суде, судьба выбрала меня, чтобы указать путь правосудию. Если суд будет справедливым, это и будет моим отмщением. Я больше не испытывала страха перед закованными в наручники людьми с блуждающими глазами. Я спокойно и хладнокровно рассказала все, но без излишних подробностей — мои показания, которые я давала на следствии, находились в деле. Я пришла, чтобы просить у них извинения за моего брата, я слышала, как один из них сказал: «Надо его простить», и тут же другой вышел вперед и приказал меня изнасиловать. Никто не пошевелился, чтобы прийти мне на помощь. Их было четверо, они изнасиловали меня но очереди и вышвырнули вон в разорванной одежде, в постыдном виде, перед глазами моего отца.
Я закончила говорить. Я старалась не показывать своих чувств, но внутри у меня все сжалось от стыда.
Заседания проходили при закрытых дверях. Журналисты ждали во дворе. В зале находились только обвиняемые, свидетели и адвокаты. Судья вмешивался время от времени, когда в прениях адвокатов накалялись страсти.
На последнем заседании председатель был готов вынести на следующий день свой вердикт. Я не присутствовала, когда он допрашивал префекта и супрефекта, того, который дал мне подписать чистый лист, и его людей. По их словам, мои показания того времени отличались от сегодняшних.
— Я вас вызвал, потому что вы все были там, когда Мухтар давала показания, и вы все ответственны за то, что написано в этих документах.
Префект ответил:
— Господин председатель, позвольте мне сказать вам, что не мы придумали все это. Мухтар мне говорила об этом еще раньше, когда приходила в мой кабинет, и полицейский, которого я вызвал, сказал мне: «Ничего страшного, это должно быть в материалах дела, я проверю», но он так и не принес мне документы.
Судья рассвирепел:
— Именно поэтому мне и хочется засадить вас в тюрьму!
Тем не менее он его отпустил и объявил, что постановление суда откладывается.
Глубокой ночью 31 августа 2002 года в ходе специального заседания суд вынес свой вердикт. Шестеро были приговорены к смертной казни и выплате пятидесяти тысяч рупий за возмещение убытков. Четверо из них за изнасилование Мухтар Биби и двое других за участие в заседании джирги и подстрекательство к изнасилованию — то есть Фаиз, глава клана, и тот самый Рамзан — оба в качестве присяжных джирги. Этот последний выставлял себя в роли посредника, выступающего в интересах нашей семьи; в действительности это был лицемер и предатель. Он сделал все возможное, чтобы мастои добились чего хотели, а мой отец ему доверился.
Восемь других обвиняемых были отпущены на свободу.
Журналистам, ожидавшим решения суда, я сдержанно заявила, что удовлетворена приговором, но мои адвокаты и прокурор подают апелляцию на решение суда освободить восемь других членов клана мастои. Со стороны шести приговоренных также подается апелляция на пересмотр смертного приговора. Так что все еще не закончилось, хотя я и одержала победу. Тем не менее борцы за права человека ликовали. Символ борьбы в лице Мухтар Биби стал для них примером.
Я могла вернуться в свою деревню с высоко поднятой головой, под скромной, подходящей к случаю шалью.
У меня оставалось еще школа, которую я хотела построить, но это было непросто. Странным образом иногда меня покидали силы. Я похудела, щеки ввалились от усталости. Эта драма, прервавшая мое мирное существование, как и громкая победа, подхваченная прессой, доконали меня. Я устала говорить, противостоять мужчинам и их законам. Обо мне говорили как о героине, в то время как я была совершенно без сил. Когда-то я была веселая, смешливая, но это все осталось в прошлом. Прежде я обожала шутить с сестрами, любила свою работу, вышивание, занятия с детьми. Сейчас мне все опостылело. С этими полицейскими вокруг дома я чувствую себя узницей, даже если я и одержала триумф над своими палачами.