Услышав за спиной его громкий вздох, она повела коня к ближайшему пню, чтобы взобраться с него в седло. Все существо ее воспротивилось при мысли, что он станет помогать ей; сев на лошадь, она добавила:
– Нам пора отправляться в путь. Или, вернее сказать, мне пора отправляться в путь. К сумеркам я хочу быть в Таузендбурге.
– Катарина, я видел, на что он способен.
Ее конь стоял как вкопанный, настолько абсолютным был ее контроль.
– Я тоже, полковник. Но и ты пойми – я ничего не знала, кроме войны. Двадцать восемь лет прожила я на этой земле и видела только войну. Независимо от того, каких усилий это потребует от меня, я сделаю так, что Изабо никогда не скажет таких слов. Я дала клятву, что Изабо узнает мир.
– Любой ценой?
– Я отказываюсь верить, что выбранный тобой путь – единственный способ взять верх над фон Мекленом. Если мы не можем победить зло иначе, как при помощи зла, тогда нет больше надежды ни для нас, ни для детей, ни для мира. И этот урок я усвоила сама.
Она направила лошадь по дороге к Таузендбургу, не прислушавшись, следует ли Александр за ней. Она теперь знала, что ей делать. Это стало ей ясней ясного, как прозрачные и холодные воды только что оттаявшей реки. Она должна рассказать отцу об опасности, которую представляет собой его сын, но, чтобы придать вес своим словам, она станет говорить с ним не как дочь, но как представитель могущественного сеньора. Маркграфа Карабаса. В империях люди высокого звания преклоняются только перед силой.
Но сначала ей необходимо достать одежду… а затем проникнуть в замок отца, и она знала человека, который поможет ей с тем и с другим. Человек, чья семья уже помогла ей в прошлом достать вещи, чтобы ускользнуть от шпионов фон Меклена. Она усмехнулась при мысли о новых сапогах, так как придуманный ею повод оказался не таким уж капризом, каким, несомненно, счел его Александр. Сапожник и был тем человеком, который окажет ей услугу.
Несколько часов спустя Катарина все еще находилась в состоянии нервного возбуждения, вызванного ее решимостью. Суматоха у южных ворот Таузендбурга немного приглушила его. Они с Александром медленно продвигались среди фермерских повозок и навьюченных мулов, входивших в ворота, которые должны были закрыться в сумерках. Прежде она считала удачей, что они приедут вечером накануне еженедельного базарного дня, но теперь не была этому рада.
Толпы народа помогут ей осуществить ее план, а то был план, а не интрига, с раздражением подумала она, и в то же время огромное количество людей может стать ей помехой. Она обдумывала все возможные варианты, когда Александр спросил, где она предпочитает остановиться.
– В «Пронзенном Копьем Кабане», сразу за улицей булочников, – с отсутствующим видом произнесла Катарина, ощущая приятный запах, свидетельствующий, что они уже у цели. Но как только слова был произнесены вслух, она тотчас же одумалась. – Пожалуй, нам следует остановиться поближе к…
– «Пронзенный Копьем Кабан», судя по названию, именно такое место, которое придется мне по вкусу.
Он собирался окликнуть проходившего мимо мальчишку, продающего горячие «крестовые булочки»[3] фермерам, чтобы узнать, где находится улица Булочников, но затем она увидела, как он принюхался и улыбнулся той особенной улыбкой, какая появляется на лице мужчины, когда он ощущает приятный запах пищи.
– Уже недалеко, я чувствую, – сказал он.
В следующие несколько минут Катарина все более и более мрачнела, наблюдая, как Александр с видом знатока проталкивался сквозь кричащую и похрюкивающую толпу. Он с легкостью нашел постоялый двор и через несколько минут остановился перед вывеской – да ее и трудно было не заметить даже в опускающихся сумерках – нарисованная лужа ярко-красной крови. Ее всегда удивляло, что у одного из самых тихих постоялых дворов города была такая ужасная вывеска.
За исключением, конечно, вечера накануне базарного дня.
Александр помог ей спешиться, затем бросил крупную монету ухмыляющемуся помощнику конюха, который тотчас же подскочил к лошадям и схватился за поводья, будто они принадлежали самому императору. Решительно опустив руку ей на спину, Александр провел Катарину внутрь.
Хотя она обычно останавливалась в маленькой дешевой задней комнате, владелец постоялого двора теперь предоставил им большую уединенную комнату на втором этаже с застекленным окном, предварительно выселив оттуда уже расположившихся в ней постояльцев.
Они поднялись по ступеням и прошли в холл, встреченные сердитыми взглядами и тихими ругательствами переселенных постояльцев, хотя, когда они, точнее говоря, Александр, проходил мимо, все тотчас же замолкали.
Слуга торжественно распахнул дверь и отошел в сторону, пропуская ее вперед. Катарина перешагнула порог и резко остановилась, заставив слугу споткнуться и чуть не налететь на нее. Она была так поглощена думами о высоких материях, что ей и в голову не пришло позаботиться о ночлеге.
Почувствовав твердое и решительное подталкивание в спину, она прошла в комнату, ей не нужно было оглядываться назад, чтобы понять, что подталкивает ее Александр. Слуга, принесший их седельные сумки, не сказал ничего особенного, но взгляд, который он неустанно переводил от него к ней, красноречиво поведал о его размышлениях. Огонь был уже разведен для их предшественников, так бесцеремонно выселенных из комнаты при виде золота полковника.
Как только дверь за слугой закрылась, полковник снял шляпу с плюмажем и бросил ее на столик у окна. Столик, два стула, таз, кувшин на подставке и кровать у стены напротив камина – вот все, что было в комнате.
– Вы похожи на попавшего в силок кролика, мадам. Напрасно. Я не стану насиловать вас во сне. – Он стал снимать куртку, затем помедлил. – Если, конечно, вы сами не захотите.
– Мало вероятно, – унылым голосом отозвалась она.
– Но возможно?
– Более чем невозможно. Я просто пыталась сохранить вежливость.
– А-а-а, – протянул он, продолжая раздеваться. – Ты бываешь необыкновенно… вежливой… если мои воспоминания о погребе в Леве не обманывают меня.
– Чего явно не бывает с тобой.
Александр присел на стол, причем одна его нога оставалась на полу, другой он принялся покачивать. Он потер рукой розовый, только что заживший шрам на лбу.
– Может быть, ты заметила, что я предпочитаю не вспоминать некоторые наши встречи.
Она подбоченилась и посмотрела ему прямо в глаза.
– Может, и ты заметил, что я предпочитаю не вспоминать, что я промахнулась.
Его смех почти заглушил стук в дверь. И он продолжал усмехаться, открывая дверь ухмыляющемуся слуге с ужином в руках.
– Боже, – чуть слышно пробормотала она, когда молодой человек поставил блюда и вышел. – Могу себе представить, что он будет болтать на кухне.
– Можешь, Катарина?
Она подошла к тазу, налила в него воды из кувшина и принялась энергично тереть лицо, словно пытаясь отмыть нечто большее, чем дорожную грязь. Ее терзало раздражение, хотя она знала, что отчасти оно происходит от усталости.
Катарина услышала, как скрипнул стол у нее за спиной и Александр произнес:
– Мне показалось, что хозяин постоялого двора и его жена искренне рады видеть тебя.
– Да, я обратила внимание, – с горечью согласилась она, вытирая лицо льняным полотенцем.
– Видимо, они не всегда так щедро расточали приветствия?
– Не всегда, – ответила она, отбрасывая полотенце. – Чтобы заслужить такие приветствия, необходимо заполучить мужа. Одинокая женщина получает немногим более, чем натянутую улыбку.
Его руки бережно обхватили ее плечи, и она напряглась, но он не отпустил ее, а принялся, чуть касаясь, гладить ее руки.
– Тебе нет необходимости постоянно находиться в состоянии войны со всем миром, Катарина, – тихо сказал он.
Прикосновение его рук было уверенным и легким. Если бы оно стало более интимным, она с легкостью высвободилась бы и отошла, но оно было таким утешающим, что она испытывала покой, какого уже давным-давно не знала.