– Ни одна женщина не захочет, Катарина, – ответил он, и его влекущая улыбка как бы намекала на не упомянутое ею наслаждение. – Но ты знаешь это, не так ли? Ты знаешь, чего жаждет женщина, Катарина? Ты знаешь, чего страстно желает твое тело?
Она покачала головой, не соглашаясь с портретом, пальцы ее вцепились в столбик кровати, словно то был якорь, который мог спасти ее в бушующем море иллюзий. «Но это всего лишь еще один сон!» – сказала она себе. Слишком много солнца во время работы на поле, и слишком мало пищи. Она солгала старушке, которую встретила в лесу, и отдала ей свой ужин, заверив ее, что у нее полно еды дома. Старушка с благодарностью улыбнулась и продолжила путь, а Катарина не ела с завтрака.
Золотистый портрет улыбнулся и произнес:
– Когда-то, Катарина, ты знала. Если бы на портрете был он, ты произнесла бы слова «Приди ко мне».
Она улыбнулась, словно в далеком сне.
– Густав? Если бы ты был Густавом, я не проклинала бы тебя каждый вечер. Я не молилась бы о том, чтобы твоя душа горела в аду. – Она закрыла глаза и медленно потерла свои плечи, медленно, словно то действительно были руки прикасающегося к ней любовника. – Я была с ним только раз… первый раз с мужчиной… но, о, каким он был нежным… каким неторопливым и ласковым…
Голос ее дрогнул, и все перед нею закружилось, завертелось, словно в танце огня.
– Густав, Густав, – прошептала она, погрузившись в воспоминания.
– Александр, – настойчиво произнес голос.
– Александр, Александр, – неосознанно повторила она, все перед ней танцевало и кружилось. – Приди ко мне.
Пальцы, на этот раз не ее, скользнули вниз по ее рукам к ладоням.
– Густав, – пробормотала она, сплетая свои пальцы с его.
– Александр, – отозвался глубокий мужской голос. Она тихо засмеялась, не открывая глаз.
– Это моя иллюзия, знаешь, со мной может быть любой, кого я захочу.
Мужские ладони нежно скользнули вверх по ее рукам и плечам, затем прижали ее к крепкой груди. Она ощутила теплое дыхание, почувствовала прикосновение его губ к уху.
– Да, Катарина, – произнес тот же голос. – Я знаю. Вот почему я здесь.
Она засмеялась над такой глупостью, повернулась в его объятиях и обхватила его за шею руками, затем встала на цыпочки и легонько коснулась его губ своими.
– Нет, нет, нет, – тихо сказала она, и каждый раз, качая головой, чуть касалась его рта губами. – Я хочу, чтобы ты стал Густавом. Хочу, чтобы его поцелуи сегодня вечером вычеркнули из памяти воспоминания о поцелуях других, холодных…
Он нежно укусил ее за нижнюю губу, затем провел по ней кончиком языка.
– В самом деле, – пробормотал он, не отрывая губ, затем бережно всосал ее нижнюю губу. – Но это мои губы целуют тебя, Катарина.
Его губы овладели ее ртом, язык неожиданно проскользнул меж ее раздвинувшихся губ.
Губы были совсем не холодными, и Катарина обнаружила, что отвечает на поцелуй. Руки ее крепче сжали его шею, а язык обхватил его язык. «Иллюзия… иллюзия…» – проносилось в голове. Скоро, сказала она себе, скоро мужчина в ее объятиях исчезнет, словно дым под внезапным порывом ветра, и превратится в нежного Густава.
С закрытыми глазами она упивалась сладким, словно мед, наслаждением, которое дарило прикосновение его губ. Предвкушение разрасталось в ней, сам воздух казался насыщенным и живым, каким он обычно становится во время летней грозы перед тем, как молния осветит небо.
– Густав, – прошептала она под страстными поцелуями.
– Александр, – тихо отозвался он. Она оборвала поцелуй и отстранилась.
– Ты все еще здесь? Как ты можешь?..
Кончиками пальцев он провел по ее губам, припухшим от поцелуев.
– Ш-ш-ш, моя прекрасная Катарина. Иллюзии и сны, полные желания, – плоды не ума, а сердца.
– Но в моем сердце не ты!
– Возможно нет, Катарина, и все же… – Его слова растворились в тихой зимней ночи. Она теперь поняла, что находится в комнате на постоялом дворе в Таузендбурге, а не дома в своих мечтах. Он принялся нежно поглаживать ей виски, и она невольно отдалась успокаивающим прикосновениям. – И все же, – продолжал он, и голос его казался тихим, глубоким и совершенно неотразимым, – и все же каждую ночь ты смотрела на меня, проклинала меня, и каждую ночь ты засыпала, видя меня перед собой, мой образ сопровождал тебя ко сну. И перед окружающими ты называла меня мужем. С каждым обращением «мадам фон Леве» разве я не становился все больше и больше частью тебя? День за днем тебя называли моим именем, и ночь за ночью мой образ был последним, что ты видела, прежде чем погрузиться в сон. – Его пальцы круговыми движениями ласкали нежную чувствительную кожу около ушей, затем скользнули вниз по шее, к плечам. – Разумеется, нельзя же винить вдову за шальное желание с помощью магии вызвать образ мужа.
– Но я не вдова, – возразила она.
Она почувствовала легкие влажные поцелуи на закрытых веках.
– Нет, моя красавица. Но ты одинокая женщина, и твои желания околдовывают эту ночь. – Пальцы его провели по изгибу груди над вырезом платья. – Позволь мне преподнести супружеский дар своей жене. Позволь мне любить тебя так, как ты сама пожелаешь быть любимой.
Ее губы дрогнули, готовые сказать ему «да», сказать «да» изумительному ощущению, которое уютно устроилось в глубине ее существа, желая снова ощутить тот восторг, который однажды ей довелось испытать. Грех ли это – желать ощутить себя счастливой на один краткий ослепительный миг?
Его пальцы возобновили круговые ласкающие движения. Сквозь тонкую ткань ночной сорочки она ощущала его теплые прикосновения к своей груди. Он обхватил ладонями полушария ее груди, словно для того, чтобы почувствовать их вес.
– Сейчас глубокая ночь, Катарина. Постоялый двор спит. Окружающий мир, безлунный и темный, отступил куда-то далеко, – говорил он ей, и слова его звучали так же нежно и ласково, как и прикосновения рук. – Это не грех – не хотеть провести эту ночь в одиночестве.
Она почувствовала, как склоняется к нему, но не пыталась сдержаться.
– Но я хочу большего, Александр. А это грех.
– Небольшой по сравнению с теми грехами, которыми полон этот мир.
Его руки принялись нежно массировать ей грудь, затем он один за другим раздвинул пальцы вокруг ее сосков. Ее тихий стон прокатился по комнате. Соски стали напрягаться от его прикосновения, и он перебирал их, чуть пощипывая и потягивая.
Он поцеловал ее снова долгим и глубоким поцелуем, пальцы его при этом творили такие чудеса с ее грудью, что она перестала ощущать жар камина, а только огонь, вызываемый им в ее теле. Его губы целовали нежную кожу чуть ниже уха. Затем там, где только что побывали губы, прошелся язык, словно пробуя ее на вкус. Она позволила себе целиком отдаться чувствам, звенящему жару, палящему, как летнее солнце, который словно исходил от ее тела.
Александр отвел ее к постели и нежно опустил на покрывало. Он склонился над ней, обхватив коленями ее бедра, и целовал ее, пока она лежала там, как в колыбели. Его рот скользил все ниже, будто исследуя и пробуя на вкус линию ее подбородка, нежную плоть под ним, шею, медленно, очень медленно, целуя и проводя языком по мере продвижения вниз.
Соски сквозь сорочку выдавали ее возбуждение. Его губы потянули один, затем другой. Язык коснулся самых кончиков. Она снова застонала, и тело ее выгнулось под ним, увлажняясь и становясь все более требовательным. Бедра ее приподнимались ему навстречу по мере того, как он целовал и посасывал ее соски сквозь тонкую ткань, а рука ласкала ей ноги. С каждым прикосновением его пальцев сорочка поднималась все выше и выше. Ее ноги невольно раздвинулись, чтобы облегчить движение его утонченных пальцев.
– Да, да, моя красавица, – шептал он, уткнувшись лицом в ложбинку меж ее грудей, а пальцы его скользили по ногам все выше и вот коснулись уже проступившей наружу влаги, а ее бедра вздымались ему навстречу. Она всхлипнула, желая большего.